Эстер Уотерс - Джордж Мур

— А я думала, ты с ним больше не встречаешься. Ты же нам пообещала.

— Я не виновата… Случайно получилось. Я как-то раз шла из церкви с Энни — это у нас новая служанка, — а он подошел и заговорил.

— И что же он сказал?

— Ну, сказал: «Как поживаешь… Какая неожиданная встреча!»

— А ты что сказала?

— А я сказала: «Я тебя знать не желаю». Энни пошла вперед, а он стал просить у меня прощения, сказал, что больно уж ему тогда не везло, оттого все так и получилось.

— И ты ему поверила?

— Да что говорить, конечно, это глупо с моей стороны. Но ничего я не могу с собой поделать. Ты вот любила кого-нибудь так, без памяти?

И, не дожидаясь ответа, Сара продолжала свои излияния. Она сказала Биллу, чтобы он оставил ее в покое. Но ей показалось, что он жалеет о том, что натворил. Он, между прочим, ездил куда-то в деревню и раздобыл там интересные сведения насчет одной лошади, которую будут писать на Приз Цесаревича. Если эта лошадь выиграет скачку, его дела поправятся.

Эстер наконец потеряла терпение.

— Вечереет, — сказала она, поглядев на солнце, клонившееся к закату.

Река была подернута мелкой рябью, очертание складов смягчала туманная дымка. От реки повеяло свежим ветерком, и, проходя под аркой моста Ватерлоо, женщины поежились. Поднявшись по широким ступеням, они крытым проходом вышли на Стрэнд.

— Я была очень несчастна, когда жила с Биллом, частенько нам совсем нечего было есть, но без него мне еще хуже. Я знаю, ты будешь смеяться надо мной, Эстер, но разлука с ним разбила мне сердце… Я не могу жить без Билла… Ради него я готова на все.

— Он совсем этого не заслуживает.

— Пусть так, все равно. Ты не знаешь, что такое любовь. Если с женщиной такого не было, чтоб она любила, а ее — нет, она не поймет. Мы с ним жили когда-то неподалеку отсюда. Может, пройдемся до Друри-лейн? Мне хочется показать тебе тот дом.

— Так это ж нам не по дороге.

— Нет, почему? Мы обогнем церковь и пройдем по Ньюкасл-стрит. Вот, посмотри — в эту закусочную мы с ним иногда захаживали. Я там немало посла хороших сосисок с луком, а в эту пивную мы тоже не раз наведывались выпить кружку пива.

Дворы и задворки изрыгали людской поток на улицу. Толстые матроны в шалях кормили младенцев грудью, сидя на приступках своих трущоб. Согбенные старухи на порогах ветхих лачуг перебирали в пальцах передники. Детские скакалки взлетали в воздух над мостовой. Продавец дешевого мороженого раскинул свой ларек и быстро собирал медяки. Эстер и Сара свернули в грязный дворик, где какая-то старая карга продавала свиной холодец, яростно торгуясь с членами многочисленного семейства, которые, навалившись грудью друг на друга, высовывались из окна второго этажа. В этом доме Сара и жила когда-то. С одного боку во двор выходила глухая стена старого театра, с другого — небольшой пустырь был расчищен под стройку.

— Вон там мы с ним жили, — сказала Сара, указывая на окна третьего этажа. — Похоже, этот дом скоро снесут. Когда я сюда прихожу, все старое так и оживает во мне. Помню, как закладывала платье — там, через дорогу. И дали-то всего шиллинг. А вон видишь лавчонку, — ставни сейчас закрыты, сегодня воскресенье, — это лавчонка мясника, он торгует дешевой говядиной, ливером, бульонной, требухой… Я как-то раз купила у него бычье сердце, потушила с картофелем, и, знаешь, с каким удовольствием мы его слопали!

Сара с таким жаром предавалась своим воспоминаниям, что у Эстер не хватало духу прервать ее. Они направились дальше по Кэтрин-стрит, свернули на Индел-стрит, обогнули церковь святого Эгидия и окунулись в лабиринт уличек Сохо.

— Я, верно, надоела тебе. И чего я разболталась, какое тебе до всего этого дело!

— Ну что ты, мы ведь с тобой старые друзья.

Сара поглядела на Эстер и тут же, не совладав с искушением, снова принялась болтать: Билл сказал… я ему сказала… и не умолкала всю дорогу, пока они не вышли на угол Олд-Кэмптон-стрит. Эстер, которой все это порядком прискучило, протянула Саре руку.

— Тебе, верно, пора возвращаться. Может, зайдешь, выпьешь чего-нибудь?

— Седьмой час, поздновато. Но раз уж ты так добра, пожалуй, от кружки пива не откажусь.

Прощаясь, Сара спросила:

— Ты небось много слышишь вечерами всяких разговоров про скачки?

— Я не прислушиваюсь, но тут хочешь не хочешь — наслушаешься.

— А про Бена Джонсона, которого готовят к скачкам на Приз Цесаревича, разговору много?

— Только и слышно. Он сейчас у всех на языке.

Хмурое лицо Сары сразу просветлело, и Эстер спросила:

— Ты что, поставила на эту лошадь, что ли?

— Да, совсем пустяк. Полкроны — один приятель одолжил. А что говорят — может он выиграть?

— Говорят, если брок на ноге не подведет, то он обойдет всех на полмили. Все будет зависеть от того, выдержат ли сухожилия.

— А ставки на него растут?

— Да, сейчас как будто дают двенадцать к одному. Хочешь, могу спросить Уильяма.

— Нет, не надо. Мне просто хотелось узнать, не слышала ли ты чего новенького.

XXXIX

После этого Сара стала снова наведываться к ним в пивную. Она появлялась часов около девяти вечера и задерживалась на полчаса, а иной раз и дольше, и так продолжалось недели две. Она говорила, что заходит проведать Эстер, однако всякий раз отказывалась пройти с ней в гостиную, где они могли бы спокойно поболтать наедине, и предпочитала сидеть в пивном зале, прислушиваясь к разговорам мужчин и согласно кивая головою, когда старик Джон принимался расхваливать выносливость старого Бена. А на следующий день все ее внимание было уже целиком поглощено Кетли, она начинала допытываться, не произошло ли чего-нибудь, похожего на предзнаменование. Ей снились скачки, заявила Сара, но это был совсем дурацкий сон, просто какая-то неразбериха. Кетли горячо восстал против такой легкомысленной оценки столь важного предмета и даже пошел проводить Сару до Оксфорд-стрит и посадить в омнибус, надеясь, что ему удастся ее разубедить. Однако на следующий вечер Сару уже не интересовал никто, кроме мистера Джорнеймена, утверждавшего, что, принимая во внимание гандикап Бена в весе, его победа становится все более и более реальной, и он берется это доказать; он высчитал, что этой лошади можно дать шесть стоунов десять фунтов, а ее гандикапировали всего в шесть стоунов семь фунтов.

— Они пришлют ее сюда на этой неделе, и, если нога в порядке, на старину Бена можно ставить сто фунтов против медного фартинга.

— А сколько они еще будут его тренировать? — спросила Сара.

— Сейчас он делает полторы мили в день… Послезавтра его будут испытывать, проверять, не потерял ли он в скорости, и если испытание пройдет как надо, верьте мне, эта лошадь не подведет.

— А когда вы будете знать, как прошло испытание?

— В пятницу утром мне должны прислать письмо, — сказал Стэк. — Загляните сюда вечерком, и я уже смогу вам сообщить кое-что.

— Очень вам признательна, мистер Стэк. А теперь, мне, пожалуй, пора домой.

— Нам с вами по пути, мисс Тэккер… Если вы не против, я вас провожу… — мистер Стэк понизил голос до шепота, — и расскажу вам все про эту лошадку.

Когда дверь за ними закрылась, участие женщин в игре на скачках подверглось обсуждению.

— Воображаю, что бы это было, если бы моя жена заделалась букмекером. Держу пари, набрала бы ставок сверх головы, а потом сама начала бы ставить на фаворита ниже, чем принимала.

— А я не вижу причины, почему это мы должны быть умнее вас, — сказала Эстер. — Ты-то сам разве никогда не набирал лишнего? А как было с Синтаксисом и с той лошадью, про которую ты мне сказывал на прошлой неделе?

Уильям крупно погорел на прошлой неделе, когда не поверил в одну лошадь и напринимал на нее ставок, а она выиграла скачку. Слова Эстер были встречены общим смехом.

— Какие из них букмекеры, я не скажу, — заметил Джорнеймен, — но только в теперешнее время и среди женщин есть немало таких, что распознают лошадку лучше тех, кто ее гандикапирует.

— Вот и эта особа, — сказал Кетли, ткнув указательным пальцем в сторону входной двери, за которой Сара скрылась вместе со Стэком, — тоже, похоже, что-то пронюхала.

— Надо будет попытать Стэка, когда он воротится, — сказал Джорнеймен, подмигнув Уильяму.

— Женщины умеют волноваться из-за самых ничтожных пустяков, — презрительно заметил старик Джон. — Небось и поставила-то полкроны, как не меньше. Ей же наплевать и на лошадь, и на скачку, ни одну женщину это сроду не интересовало. Она о каком-нибудь своем дружке печется, а тот небось играет по крупной.

— Пожалуй, вы правы, — задумчиво сказала Эстер. — Прежде я никогда не замечала, чтобы ее так уж занимали скачки.

В день розыгрыша приза часа в три пополудни Сара снова заглянула в маленькую буфетную при пивной. Вестей с ипподрома еще не поступало.