Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семен возвращался в Лубны, охваченный противоречивыми чувствами. С одной стороны, он был рад, что случай этот помог ему разглядеть правду, теперь он даже представить себе не мог, как бы он дрался против людей, которые хотят сбросить с себя панское ярмо, отстоять православную веру и стародавние права. С другой стороны, он совал свою голову в самую пасть князя Вишневецкого: тот может не поверить его рассказу о бегстве от лесовиков, и тогда виселицы не миновать. Но когда Семен вспоминал Ярину, ничего больше не оставалось у него в душе, и он сладко улыбался ее образу. Ей он доверится во всем, пусть видит, кто такой Семен. И он сильнее погнал коня.
По дороге Семен встретил несколько рыдванов с польской шляхтой, все они тянулись на запад. Их сопровождала надворная милиция. Встретил несколько крытых повозок, набитых арендаторами, шинкарями и их семьями. Этих не сопровождал никто, и они вынуждены были при приближении какого-нибудь верхового защищать себя только воплями и слезами.
В замке Семен тоже застал непривычную суету: на валах усилена была охрана, у ворот расположилась целая валашская хоругвь, жолнеры свободно расхаживали по галереям дворца. Он стал внимательнее разглядывать челядь, и у него даже потемнело в глазах: ни одной женщины или дивчины он среди них не увидел. Его догадку подтвердил один из приятелей: оказалось, что княгиня с фрейлинами, служанками и всей своей челядью еще вчера выехала за Днепр, на Брагин. Следом за ней потянулись семьи придворной шляхты. К чему же он тогда так спешил в замок? Теперь здесь все вокруг стало ему немило.
О семье горошинского управителя, выброшенной из рыдвана в лесу, никто ничего не мог ему сказать. Семеном тоже никто сейчас не интересовался, так как его хоругвь с ротмистром Ташицким отправилась сопровождать княгиню, и потому он решил не напоминать о себе, пока сами не спросят.
Семен никому не сказал о походе лысенковского отряда. Но не прошло и дня, как в замок прибежал шляхтич, который в чем был вырвался от лесовиков, и рассказал, что в отряде собралось больше десяти тысяч черни, из Жерноклева отряд двинулся на Переяслав, лесовики похваляются вырезать всех панов до одного, а верховодит всеми Максим Кривонос.
Шляхтича, который пробирался через села в драной свитке, отвели к князю во дворец. Проходя по покоям, шляхтич заметил следы бегства: златотканые драпри с дверей были сняты, столы стояли непокрытые, буфеты пустые... Князь встретил его с нескрываемым презрением:
— Ну и напугали пана, ни один хлоп не пробежал бы столько за ночь!
Шляхтич в оправдание пролепетал:
— Хлопы теперь вынуждают пугаться и не таких, как я, ваша вельможность: нет у нас сил, чтобы встать против всей черни, полагались на вас, вашмость.
— Полагались, — передразнил его князь. — Стоит только кому-нибудь крикнуть «пугу», как вы уже что есть мочи удираете за Вислу.
Шляхтич ничего на это не ответил. Ведь и верно, в Лохвице одних только поляков было больше сотни, да еще лавочников, шинкарей и других мещан набралось бы столько же, а кинулись бежать от какого-то десятка хлопов, разбивших корчму.
Известие о лесовиках встревожило князя Вишневецкого, он в раздражении ходил из угла в угол по кабинету и нервно ерошил и без того взлохмаченные волосы.
— Так это что — войско или отара овец? — спросил он, остановившись перед шляхтичем.
— Прошу прощения, ваша вельможность, было бы обидно для какого угодно войска, когда бы так называли кучу бездельников, толпу голых и босых хлопов.
— У пана сабля есть?
— Иначе я не был бы шляхтичем.
— Сколько пан зарубил хлопов?
— Я не мог рисковать, чтобы меня зарубили.
Иеремия хлопнул в ладоши. Вошел гайдук.
— Выпороть этого пана на конюшне! Тридцать горячих...
Шляхтич продолжал еще растерянно улыбаться, но у него уже затряслись колени. Однако, когда гайдук грубо схватил его за воротник, он вдруг ощетинился.
— Прочь руки, хам! Я — шляхетно уроджоный!
Гайдук вопросительно посмотрел на князя, который стоял пожелтевший, злой и колючий.
— Выпорите пана, как шляхтича, — на ковре...
Наутро прибыли беглецы уже из самого Переяслава, прискакал и гонец от подстаросты. Гонец выскользнул, как только повстанцы ворвались в город и загорелся первый дом. Хотя он скакал день и еще ночь, глаза его до сих пор были полны страха.
— Ваша светлость, черная туча упала на город, — говорил он, задыхаясь. — Их видимо-невидимо. Пан подстароста и все паны умоляют вашмость поспешить на помощь. Градские драбанты дерутся как львы, они еще при мне навалили горы трупов, но этих хлопов не перебьешь и за месяц.
— Где был пан подстароста, когда вашмость выезжали?
— И пан подстароста и бургграф [Бургграф – начальник замка, крепости, города] с драбантами заперлись в костеле, ваша светлость. Там крепкие стены, выдержат, пока вы прибудете. Какой ужас! Такой стоял крик, что я за версту все еще слышал.
Вивневецкий кусал тонкие губы и молча смотрел воспаленными глазами на беглецов. В это время маршалок доложил, что из Запорожья прибыли посланцы.
— Чего им надо?
— Имеют секретное поручение.
— Сколько их?
— С сотником — пятеро.
— Приведите!
В кабинет вошли казаки и спокойно с достоинством поклонились князю.
— Кто такие? От кого прибыли?
— От его милости старшого войска его королевской милости Запорожского Богдана Хмельницкого посланцы. — Вперед вышел сотник с письмом в руке. — Приказано в собственные руки его светлости князя Иеремии Корибута Вишневецкого. — Он поклонился в пояс и протянул письмо.
Вишневецкий острым подбородком сделал знак писарю, тот поспешно подхватил письмо.
— В отхожее его! От ребелизантов писем не читаем!
Казаки стояли с каменными лицами.
— Выведите их!
Гайдуки засуетились. Сотник побледнел и, повернувшись к двери, уже через плечо бросил:
— Хоть бы дедовский обычай вспомнил, вашмость. Мы здесь послы его милости гетмана Хмельницкого, а на то есть правило...
— В шею их!
Когда казаки вышли, князь снова забегал по кабинету. Гонец и беглецы из Переяслава сначала жались по стенкам, а когда увидели, что князь больше не станет их слушать, тоже вышли из кабинета. Вишневецкий остался вдвоем со своим писарем, который все еще держал в руках письмо Хмельницкого.
— Ваша светлость, может...
— Позови поручика Быховца.
Писарь подошел к двери, приказал что-то гайдуку и вернулся назад.
— Ваша светлость, может, стоило бы узнать, с чем обращается к вашей милости Хмельницкий.
— Не пристало князю Вишневецкому вступать в переговоры с хлопом, который изменил Речи Посполитой. Все они изменники. Брось письмо!
Писарь письма не бросил, а положил на стол на видном месте. В это время в кабинет вошел Быховец.
— К услугам вашей светлости!
— Пан Быховец уже давно в долгу у нас, — сказал князь, намекая на историю с похищением из замка оружия. — Теперь есть случай доказать, что пан поручик служит нам верой и правдой и не был заодно с ребелизантами.
— В этом у вашей светлости не должно быть ни малейшего сомнения.
— Прекрасно, возьми казаков, прибывших от пана Хмельницкого, отруби им всем головы и выставь их у ворот. Это могут сделать твои люди.
Быховец побледнел.
— Я слышал, ваша светл...
— А я вижу, вашець, — уже ехидно сказал Вишневецкий, — что на вас нельзя положиться.
— Казаки приятные вести вашей милости...
— Приятно мне будет, когда пан Быховец выполнит приказ.
— Приказ вашей милости будет выполнен, но прошу и меня тоже казнить. — Быховец вышел из кабинета, словно ноги у него были чужие.
Вишневецкий остановился у стола и, закусив губу, казалось, неотрывно смотрел на мраморную сову, но видел только лежавший на столе белый четырехугольник. Писарь понял этот полный нетерпения взгляд князя и нарочно вышел из кабинета. Только за ним закрылась дверь, Вишневецкий, как коршун цыпленка, схватил письмо и стал читать. С каждым словом он менялся в лице, по нему, казалось, проходили то темные, то светлые тени, а когда кончил, быстро подбежал к окну, выглянул и отвернулся с гримасой досады: поручик Быховец уже выполнил его волю. Он позвал гайдука и приказал подать свечу.
Письмо Хмельницкого сгорело и лежало теперь кучкой черных лепестков. А Вишневецкий все еще тупо смотрел на то, что от него осталось. Писарь заглянул в дверь раз и другой. Вишневецкий продолжал сидеть неподвижно. Наконец он встал и громко хлопнул в ладоши.
— Прикажите играть сбор!
Через час из Лубен выступила большая колонна вымуштрованного, вооруженного, закованного в панцири надворного войска. Сам князь ехал на белом коне впереди, а за обозом тащились беглецы из Переяслава... Над колонной поднималась взбитая лошадьми пыль.