#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева

– Алина? – удивилась Женя. – А ей-то что нужно от тебя? – А сама подумала: «Неужели хотела помирить нас? Как это на нее не похоже…»

– Да… Она пытается помочь Марине, знаешь, использовать связи, чтобы уговорить опеку оставить ее в покое, вернуть детей.

– А ты тут при чем?

– Она узнала, что один из моих студентов – сын директора отдела социальной защиты населения как раз в районе Марины.

– Ничего себе! – воскликнула Женя и посмотрел на Эдуарда новыми глазами. Это были глаза широко распахнутые и полные внезапного восхищения. Ее беспомощный муж-ученый мог кому-то помочь и даже имел некоторое влияние в обществе; как она могла забыть об этом и относиться к нему все эти годы как к своему ребенку! – Постой, но ты же не будешь угрожать ему отчислением? Это непорядочно.

– Конечно нет. Я на такое пойти не могу. Но уверен, что стоит мне поговорить с матерью этого студента, и все разрешится. Без угроз. Нужно только объяснить ей все как можно тактичнее.

– А ведь и правда, ты дипломат, – сказала задумчиво Женя. Ей вдруг вспомнилось, сколько раз он побеждал ее в спорах, даже тогда, когда ей казалось, что все козыри у нее в руках, и тогда он сметал ее доводы и выставлял себя в лучшем свете. – У тебя точно получится. Но как же я зла на Марину, потому что она, как и все эти безответственные анархисты…

– Женя, – перебил ее Эдуард и чуть усмехнулся. – Ты уже сто раз говорила об этом в эти несколько дней, да и главное…

– Что?

– Опять «белое пальто»?

– Почему?! Ты же знаешь, я не просто так сержусь на нее! Сколько людей можно было спасти, если бы все носили маски в общественных местах, если бы мыли руки, продукты… Эти «Марины» потом откажутся от вакцины, когда ее наконец выпустят, всех поставив под угрозу в очередной раз… Ведь это люди, живые, настоящие, кому-то дорогие. Тетя Аня могла бы не…

– Тетя Аня, – перебил ее Эдуард, и голос его показался Жене вдруг холодным и властным, – ходила каждое воскресенье в церковный хор и пела там без маски. Потому винить кого-то другого в ее смерти просто дикость, я бы даже сказал, верх цинизма. Она знала, на что шла, уже не маленькая девочка была.

– Ха! Ты хочешь сказать, она сама виновата?

– Нет. Я вовсе не это хочу сказать, – он повернул к ней лицо, осененное густыми волосами, в которых серебрились частые нити. Они так чудно сочетались с общим выражением молодости и подтянутости, которым был проникнут весь облик Эдуарда, как будто он изо всех сил сопротивлялся настигающим его летам. «Как он красив, а с возрастом становится все интереснее», – против собственной воли подумала Женя и с грустью вспомнила о том, как выглядела сама. Он между тем бросил на нее взгляд, полный какого-то смутного сомнения, будто думал про себя, что она любую его мысль перевернет против него, но Женя не поняла его взгляда. А он продолжал: – Я хочу сказать, что никто не виноват в ее смерти: ни мы, ни окружающие, ни батюшка, разрешивший хор. Если только китайские или американские власти, запустившие…

– Не начинай про заговор, – отрезала Женя.

– Почему нет? Знаешь, ни одна муха в мире не пролетит без того, чтобы это не было кому-то нужно. Кризис 2008 года начался со слухов, но кто их пустил? А мировой кризис 1929 года? Ты, верно, и не знаешь, с чего все началось. Так и теперь. Источник, первопричину всегда нужно искать там, где на катастрофе зарабатывают деньги.

– Зло там, где деньги? – усмехнулась Женя. В голосе ее слышалась недоверчивость, хотя она полностью разделяла веру в то, что сама же сейчас сказала. Но ее страсть перечить, происходившая из самых недр ее существа, не позволяла ей слишком скоро согласиться с мужем.

– Тетя Аня для себя все делала правильно. Она выбрала жизнь без страха. Помнишь, мы читали с тобой изречения мудрейших православных старцев, когда приехали в тот монастырь на реке? Помнишь, что там было написано про страх? Страх – это признак гордыни, когда человек трясется за свою жизнь как за величайшую ценность и не может принять тот факт, что все смертны и всему приходит пора отцветать.

– Я помню. Да, это правда, так и есть. – Но затем Женя вновь принялась говорить свое, от чего не могла отказаться ни при каких обстоятельствах и доводах, врожденное упрямство толкало ее произносить бесконечные слова, сколь бы они ни противоречили здравому смыслу и только что приведенным доказательствам правоты Эдуарда. – А все-таки священнику стоило приостановить хор. Хорошо, пусть он не боялся за себя, однако за других он бояться должен был. Он был в ответе за мою тетю, он ее погубил. Так или не так?

– Как знать. Но ты, Женечка, все-таки поменьше осуждай, – сказал Эдуард просто. – В конце концов, это не по-христиански – всех во всем винить, искать крайнего в любой трагедии. Просто живи своей жизнью, сосредоточься на своем мире. А эти вирусы… Знаешь, тут такое дело, когда я договаривался об отпевании, я краем уха услышал, что говорил батюшка обо всем этом двум прихожанам… Мне стало любопытно, и я не мог остановиться, все слушал и слушал, хотя это и не подобает воспитанному человеку… А самое-то занимательное во всем этом: только подумай, ведь это просто сельский священник, не много знавший и мало видевший в жизни, такой простой русский человек с длинной бородой, сухой, худой, невысокий, с маленькими вдавленными глазками на простом незамысловатом и даже некрасивом лице… По всему никогда не балованный привилегиями церкви… но меня потрясла почти математическая точность его логики, его слов… Он сказал, что во всем, что ныне происходит, нужно помнить одно и хранить в себе вместе с верою в Бога и милость его: не допускать вражды и заступаться за осужденных. В новом веке грядет великая вражда и великое разделение людей, а это и есть зло, великое и всепоглощающее, все затягивающее, как необъятная пасть черной дыры. Нам, современным людям, всем кажется, что мы достаточно образованны и достаточно умны, чтобы распознать его и не вобрать в себя… Но это не так. Оно придет незаметно, постепенно… Быть может, оно уже, как дым, размывается в воздухе, мы дышим им и чуть морщим с неприязнью нос, но с каждым днем все более привыкаем к нему, а стало быть, перестаем ощущать. Такова поступь истинного зла: она легка, бесшумна и прячется в смежных звуках