#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А теперь ей стало страшно за себя. Когда чувства взвинчены, ум отступает перед ними, а эмоции и страхи рисуют неправдоподобные сценарии, один беспросветнее другого. Она была на грани безумия. «Да, – сказала себе Женя на удивление спокойным голосом внутри себя, который так разнился с болезненным пламенем в груди, – это точно так, я как будто совсем потеряла рассудок. У меня мать умерла, а теперь детей заберут. Это кара небесная. А все потому, – вдруг все ее тело, весь ее разум пронзил беззвучный ток, и она как будто прозрела, – ах да, точно: все потому, что я, православная, была беспощадна к Марине. И не только к ней».
– Мама, ты откроешь дверь? – спросил старший сын, когда звонок повторился.
– Нет! – шикнула на него Женя. – Тихо, тихо. Нас нет дома.
Дети замерли, ничего не понимая, и испугались: полубезумные глаза матери вселяли ужас. Стало невообразимо тихо – так тихо, что слышно было, как на кухне гудит холодильник. У кого-то заурчало в животе. Вдруг послышался предательский хруст: это был поворот ключа в замке. Женя напрягла в себе все нервы, чтобы не закричать. Дети схватились за ее длинную юбку цепкими маленькими пальцами. Послышался звук отворяющейся двери и два тяжелых шага. А затем удивленный голос на всю квартиру:
– Ребята! Женя!
Эдуард. Самый очевидный гость из всех. Почему она сразу не подумала на него? Верно, Ольга, везде сующая свой нос, позвонила бывшему мужу, и он бросил работу и приехал, чтобы поддержать ее; в этом не было ничего сверхъестественного, ведь он всегда был таким: отзывчивым, добрым. Однако в этом что-то было, Женя только не могла понять, что именно. Она только знала, что это был поступок, и она уже – как это странно было признать! – обожала Эдуарда за него. Мальчики бросились к нему так, словно это был самый важный для них человек на свете, приход которого перевернет их жизнь. Женя закрыла глаза с чувством какого-то бессилия и расслабления одновременно.
Тут только мысль сама протолкнулась к словам и получила наконец облачение: он бросил работу, ту самую работу, драгоценную, первостепенную, которая всегда была превыше ее самой, да что ее, превыше детей… Он бросил все, чтобы приехать к ним.
Казалось, никогда еще она так не радовалась приходу незваного гостя.
Прошло несколько дней, в течение которых Эдуард показал Жене в полной мере, как ей нужна была его сильная рука. Он взял отгулы на работе и не вспоминал про свою научную деятельность, почти не заглядывал по вечерам в компьютер. Пусть это было ненадолго! Она знала: он вернется домой, и снова наука поглотит его, – но все-таки то, что сейчас он мог оставить работу ради них, ради семьи, детей, ее тети, – что-нибудь да значило. На самом деле это значило все.
Стало быть, он был еще не робот, растворившийся в деле всей своей жизни, в своем призвании, в нем еще были заключены земные чувства, земные радости и сострадание, и она напрасно в уме всегда отказывала ему в них. То преступление, что он совершил во время карантина, – поднял руку на ребенка – и без того как бы угасло к этому моменту, с каждым днем теряя свои краски, болезненность и вместе с тем реальность, потеряло свою значимость для дня текущего, а теперь и вовсе как будто растворилось в прошлом. И тогда-то Женю посетила дикая мысль: «Получается, что смерть необходима людям, через нее мы взрослеем. Только представить, чтобы ее никогда не было… Старея, мы всегда бы оставались детьми – обидчивыми, негуманными, неразумными, капризными, не знающими ничему цену».
Пока она с детьми наводила порядок в доме тети Ани, пока готовила, занималась огородом, Эдуард помогал Ольге, ездил в инстанции, ритуальное агентство, морг. После похорон они все вместе проехали к нотариусу, подали документы на вступление в наследство. Как и предчувствовала Женя, весь этот вихрь дел лишил ее и минуты покоя, той самой минуты, когда нужно было замереть и подумать о том, что она навсегда потеряла с уходом тети Ани. Если поначалу она верила, что во время похорон у нее будет та самая минута и она вновь проговорит свою боль, то уже во время похорон Женя поняла, что ничего не выйдет.
Увидев холодное и будто чужое, будто наклеенное, восковое лицо тети, она не смогла сдержать рыдания, они шли против ее воли, словно сами по себе – без мыслей, без чувств. Была только одна сплошная горечь оттого, что человек не вечен, и этого не изменить, от этого не придумать лекарства, и когда-то каждому придется проститься со своим самым дорогим человеком на земле. Были еще и какие-то обыденные, пошлые мысли о том, что ее обманули и что это бездыханное тело, этот маленький съежившийся труп некрасивой неузнаваемой женщины не мог быть тетей Аней. Она ловила себя на этих мыслях и запрещала себе так думать, но они все равно возвращались к ней, как шаловливые черти.
Выходило, что все, что она могла обдумать важного, она обдумала еще дома, а теперь ей оставалось существовать по инерции, катиться дальше по бесконечным рельсам, ведь она была кругом должна – детям, работодателю, друзьям, то есть, другими словами, она обязана была просто продолжать жить. Уход тети Ани не должен был ничего отнять из ее жизни, не должен был обрести великий потаенный смысл, он ни на что не влиял. И это было так странно и страшно одновременно, потому что Женя знала: точно так же незначим когда-то будет и ее собственный уход из жизни, как и уход из жизни любого другого человека на земле.
Через несколько дней они всей семьей отправились домой. Дети быстро заснули в машине под шум колес и проносящиеся виды полей, полузаброшенных безрадостных деревень с проваливающимися крышами, не крашенными давно и подбоченившимися избами и облезлыми деревянными заборами; машина мчалась мимо еще частично функционирующих совхозов, березовых рощ, сосновых боров, сменявших их снова тоскливых полей, ухоженных и чистых, но одиноких, будто живущих своей жизнью отдельно от человека, от его бед и страхов. В дороге у них разгорелся спор, начавшийся с безобидной фразы Эдуарда.
– Знаешь, Алина связалась со мной недавно, – сказал
