Синдзи-кун и искусство войны - Виталий Хонихоев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Люблю конечно. — говорит Читосе. — Тунца я могу съесть сколько угодно!
— Ну вот. — моя ладонь все еще лежит на одеяле, так, неприметно, словно погулять пошла по своим, ладоньим делам, но край ее, ребро ладони — уже касается кожи Читосе. Who dares wins — так кажется говорят парни из SAS? Побеждает отважный, надо двигаться вперед, захватывать территории, пусть даже такие, относительно небольшие, как Читосина коленка, потому что я тут как Армстронг — это маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества, сегодня это коленка, а завтра… завтра это уже и попа! Только так побеждают!
— Представь, что твоя задача — не попасться на покупке тунца. Что тебе нужно каждый раз покупать его в разных местах, у разных продавцов, не светиться с сумкой и скрывать свою личность. Это ж сколько проблем.
— Как хлопотно! Я бы все равно тунца ела, — говорит Читосе, — я его люблю.
— Да, но ты все равно бы не ездила в Токио каждый раз как покушать захочется. Как ты ни старайся, но твои покупки все равно будут указывать на твое место жительства и твои привычки. Кроме того, если бы ты действительно ездила в Токио каждый раз за тунцом, то тебя было бы еще легче вычислить. Пропажа тунца… то есть продажа тунца каждый раз в выходные — значит человек может покупать только по выходным, это уже сужает круг. Плюс время продажи — а там и до расписания поездов в Токио недалеко и до проверки всех данных пассажиров. Анализируем списки за пять лет — и скорее всего сужаем круг поисков до пары десятков человек. А тут уже психологический профиль действует. Так сказать, характеристика преступника как преступника.
— Преступник и есть преступник! — хмурится Читосе. — И с ним нужно поступать… соответствующе! — смотрю на нее и думаю, что вырастил я себе на голову линчевательницу. Как там говорят — vigilante, человек, который в правосудие не верит и предпочитает исполнять его собственными руками. Так и до анархии и экстремизма недалеко, до неприятия всех форм государственной власти. Моя девочка. Умница.
А правосудие — дело хорошее, но тут в Японии оно какое-то … избирательное, что ли. В прошлом году вон, наследник какой-то корпорации был обнаружен в номере пентхауза с тремя мертвыми проститутками, все задушены, все под наркотиками. Нет, дело возбудили, но только идет расследование не шатко — не валко, а парня пока под залог выпустили. И да, сумма залога колоссальная, но он на свободе, а что-то мне подсказывает что расследование лет пять протянется, а потом и закроется тихонечко. Как все позабудут. Обычная схема — затянуть и замордовать дело в инстанциях, а там — либо шах помрет, либо ишак. И так на всех уровнях, если человек без связей и вообще никто и звать никак — так его сразу в тюрьму определят. А тюрьмы в этой Японии — удовольствие сомнительное, тут не Швеция какая. Человек оттуда бледной тенью себя выходит и еще лет пять как только национальный гимн слышит — так руки за спину и на колени падает. Потому-то тут так якудза процветает — ибо не верит простой люд в справедливость судов и беспристрастность полиции, и не спроста простой люд не верит, есть у него причины, да. Потому склонность Читосе к линчеванию поощрять я не буду, но и запрещать тут нечего. Можешь сам по себе нести свою собственную справедливость в массы — неси. Добрым словом и пистолетом, так сказать. А у Читосе нашей не заржавеет ни за тем, ни за другим. Патронов бы хватило.
— Как с преступником поступать — это уже вопрос того времени, как ты его обнаружишь и поймаешь. А если ты начнешь всех направо-налево мочить, по любому подозрению, так и самой недолго в чудовище превратиться. Кстати! — моя ладонь незаметно перекочевала на коленку Читосе. Читосе пока не замечает этого, она увлечена нашим общением, я молодец, умею девушке лапшу на уши развешивать.
— Кстати, я однажды читал записки человека, который лет пятнадцать в Нью-Йорке возглавлял отдел переговорщиков — ну, таких ребят, которые переговоры с террористами ведут, когда те заложников взяли. — продолжаю петь увлекательные сказки я, пока моя ладонь осваивается на ее коленке. — Так вот, он сказал какое именно слово ему приходилось употреблять чаще всего в этих переговорах. Он вел переговоры с убийцами, с бандитами и членами сект, для которых человеческая жизнь ничего не стоила, с маньяками, которые захватили своих жертв и пытались выторговать свободу. Знаешь, какое общее понятие было у всех этих разговоров? Какое слово было моральным ориентиром и рычагом одновременно?
— Месть? Гнев? — гадает Читосе, пока моя ладонь совершает медленное продвижение по ее ноге, от коленки — вверх. Потому что безумству храбрых — поем мы песню. Вот сейчас — еще немного и …
— Справедливость, — говорю я, — слово, которое дорого всем и которое каждый понимает по-своему. Каждый маньяк считает, что он поступает по справедливости. Например, женщины ему всю жизнь сломали, мать его избивала, девочки в классе — издевались, жена — бросила, начальница — уволила. И вот, теперь он считает себя вправе мстить всем женщинам, потому что это — справедливо. Или наоборот, жертва изнасилования берет месть в свои руки и идет уничтожать мужчин, просто потому что у них есть член. Робин Гуд грабит ни в чем не повинных торговцев, потому что богатый шериф когда-то обидел его. Хотя эти конкретные торговцы тут ни при чем. Я ж говорю — люди ленивые. Никто не ищет там, где потерял, все ищут там, где удобно.
— По-твоему я была неправа, когда… ну когда в Токио съездила? — спрашивает Читосе. Я смотрю ей в глаза. А вот тут осторожно надо, думаю я и даже ладошку с бедра убираю. Формулирую мысль.
— Нет. Ты была права, — говорю я, — потому что твоя месть была адресной. То есть не просто «всем мужикам» или там «всем кто снимает грязные фильмы» или даже «всем кто смотрит такие фильмы». Я, кстати, сразу хочу признаться, что обычную порнографию — обожаю, уважаю людей, которые в ней снимаются и снимают — если все добровольно, разумеется. У меня даже парочка любимых актрис есть. Хотя…
