Синдзи-кун и искусство войны - Виталий Хонихоев

— Какой-то подвал, — говорю я, — подвал большой, камера иногда показывала, что есть место за пределами освещения лампами. И еще — точно ясно, что этот ублюдок — не один. Кто-то же держал камеру и снимал это все. Она двигалась. Это не штатив.

— Я тебе больше скажу, — говорит Майко, — я знаю этот подвал. Вот, смотри. — она перематывает кассету, останавливает фильм и тычет в экран пальцем. — Вот.

Я смотрю на экран. На экране застыло распяленное в крике лицо жертвы, искаженное болью и отчаянием. Долго ли человек может пребывать в таком состоянии? Как скоро у нее прекратится воля к жизни и она просто сдастся? Как долго живут такие вот… девочки-куклы? И… разве это жизнь?

— Да не туда смотришь — вон на колонне, смотри — действительно для того, чтобы запечатлеть лицо девушки крупным планом, сбоку — оператору пришлось наклонить камеру и стало видно бетонную колонну за пределами небольшого освещенного пятачка. На бетонной колоне — несколько иероглифов, нанесенных с помощью трафарета. Завод мостовых и бетонных конструкций Сейтеки.

— Это же заброшенный бетонный завод. — говорю я: — где мы Читосе обменивали.

— Он самый, — с мрачным удовлетворением кивает Майко, — попался, ублюдок.

— Я с вами. — раздается от дверей. Мы оглядываемся. У дверей стоят все еще красная Иошико и все еще бледная Читосе. У Читосе на бедрах — ее пистолеты, она уже вся в черном. Кто из них собирается с нами — я не спрашиваю, и так все ясно.

— Вряд ли он все еще там. — говорю я, вставая. — Вряд ли у него там постоянное логово. Мы там в прошлый раз были, какие-то бездомные собираются, не самое удобное место для этого. Мы скорее так — следы поискать.

— Я все равно с вами! — говорит Иошико. Читосе только смотрит на меня. Я вздыхаю. Действительно, как без них?

— Хорошо, — говорю я, — только будете сзади ходить. Следы не затаптываем, не мусорим, если что-то находим — не подбираем, сперва показываем мне.

— Ай-ай, тайчо! — вытягивается в струнку Иошико, прикладывая ладонь к виску.

— Развели тут… — бормочет Читосе себе под нос, — детский сад.

Нам понадобилось меньше десяти минут, чтобы собраться. Времени на самом деле не было, таилась надежда, что этот больной ублюдок все еще на месте, что там же и его жертва, что она еще жива и каждая сэкономленная секунда могла означать разницу между жизнью и смертью. Я еще помнил, как быстро восстановился Джун Огненный Хлыст, следовательно я могу восстановить и эту девушку, только вот, возможно, придется сперва срезать концы культей, чтобы дать возможность организму регенерировать. Что именно произойдет, если я не буду срезать кожаные лоскуты — я и проверять не буду. Все возможно, например, что конечности все равно будут прорастать сквозь них, разрывая уже зажившие ткани и причиняя боль, сильную боль. Или например — не будет регенерировать, приняв уже установившийся гомеостаз в организме за норму. Нет, такой хоккей нам не нужен, сперва — отсеку те ткани, которые зажили, которые сформировались в культи.

Так думаю я, садясь в желтую «Субару» Майко — у нее только спереди полноразмерные сиденья, а сзади — такая, скамейка что ли. Коленки упираются в спину впереди сидящего пассажира, через спинку кресла. Впрочем, не до комфорта сейчас, пусть длинноногая Читосе и водитель Майко сидят впереди, а мы с Иошико — втиснемся сзади.

— Все тут? — бросает взгляд в зеркало заднего вида Майко и, не дождавшись ответа — давит на газ. «Субару» срывается с места с визгом и запахом паленой резины. Надеюсь, все же доедем до завода живыми, думаю я. Рядом со мной сидит Иошико, она улыбается, ей весело. Адреналиновая маньячка, то-то они с Майко как две сестрички, старшая и младшая, Бедствие и Катастрофа.

— Майко-онээсан хорошо водит! — говорит Иошико. — Я тоже так научусь.

— Признала, значит ее своей сестрицей. — говорю я.

— О чем это ты? — поворачивает она голову ко мне. — Я всегда знала, что Майко-онээсан — моя онээсан! Она классная!

— Угу. — киваю я. Все, эти двое спелись навсегда. Тушите свет, несите свечи.

— Ты думал, что мы с ним сделаем? — спрашивает меня Иошико. — Ну, если поймаем?

— Нет еще. Сперва поймать надо. — говорю я, хотя на самом деле я уже думал об этом. Маньяк такого вот уровня, если его сдать в полицию — неминуемо привлечет внимание прессы. Все газеты, радио и телевизионные каналы буду о нем день и ночь трубить. Расследование его преступлений скорее всего займет годы. Все это время он будет жить, а общество — свыкаться с мыслью, о его существовании. И уже лет через пять общество привыкнет — если не раньше. Назовут его «Потрошителем из Сейтеки», например, или там «Доктор Вивсектор» — звучным именем назовут. А потом кто-то начнет преклонятся перед ним. Он напишет книгу — находясь в тюрьме. Ученые станут его исследовать на предмет отклонений, полиция или СКПУ — пришлют к нему в камеру Джоди Фостер, чтобы найти другого маньяка. Пройдут годы, а он будет жить, будет рассказывать о том, как он расчленял своих жертв и упаковывал их в пластик. Как смотрел им в глаза, перед тем, как превратить в человеческий обрубок. Говорят, у состоятельных китайских семей был такой вот обычай — превращать своего врага в человека-свинью. Кто такой человек-свинья? Это человек, которому ампутировали руки и ноги по локти и колени. Протыкали барабанные перепонки и ослепляли. Удаляли язык — тогда еще не было возможности удалить голосовые связки. И, если человек переживал такую операцию — то оставался такой вот домашней зверушкой в доме своего врага. Впрочем, некоторые самурайские рода тоже практиковали такое — копируя у континентальных. С точки зрения справедливости надо бы превратить ублюдка как раз в такого вот человека-свинью, но … в этом мире, где категория «сигма-пять» в регенерации не является совсем уж уникальной — кто-то может и излечить его. Это раз. А во-вторых — не наш метод. Мы не мучаем людей, пусть даже и во имя справедливости. Потому что эта дорожка как раз и оканчивается подвалом, где вы натягиваете резиновые перчатки и смотрите на очередную жертву — конечно, считая, что делаете это во имя справедливости и Лунной Призмы. Нет, так дела не делаются. Поэтому, как