Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман - Сергей Филиппов (Серж Фил)

– Да что ж это такое! В лесу жрали-жрали и здесь покоя не дают!

– Если ты имеешь в виду комаров, – послышался мишкин голос, – то напрасно на них грешишь. Это не они. Ты слышишь хоть один писк?

– Нет, не слышу, – чуть помолчав, робко произнёс Вовочка, а потом заорал. – Так кто же меня глодает тогда?!

– Кто, кто, – громко зевнул Андрюха. – Приезжай ко мне в гости на улицу Ломоносова, я тебе покажу там твоих искусителей.

Я мгновенно всё понял, потому что бывал в гостях у Андрея неоднократно – нас жрали обыкновенные клопы.

Только когда мы включили свет, я понял, как я глуп и наивен. Эти клопы не были обыкновенными! Величина их поражала, а количество просто било наповал. Все стены и потолок были усеяны копошащимися тварями! Но мало того, здесь было ещё неимоверное количество разнокалиберных тараканов, которые, впрочем, быстро попрятались от лучей стоваттной лампочки. Клопы же не очень реагировали на свет, они были либо храбры, либо, что вероятнее, зверски голодны.

А на часах было всего-то шесть утра.

Через три часа мы прощались.

Андрей вызвался вместе с Мишкой и Вовиком сходить сделать один небольшой, но очень далёкий ход. Мне же он великодушно (слегка поскрипев зубами) разрешил остаться на эти два-три дня наедине с Танюшей, тем более что сегодня должен был приехать Литомин и привезти деньги и тушёнку, и нужно было его кому-нибудь встретить.

Если я вам скажу, что долго и упорно отказывался остаться с Таней, вы мне поверите? Нет? Странно!..

Первым делом после проводов товарищей мы сходили в магазин, купили два флакона дихлофоса и устроили последний день Помпеи для клопов и тараканов. В результате химической атаки нами было уничтожено такое количество наглых насекомых, которого с избытком хватило бы на неделю пропитания небольшому племени бушменов.

Потом мы почистили стены, помыли полы и поставили три кровати с матрасами, которые нам обеспечил шустрый Пятро. Мы могли бы взять и пять кроватей, но, увы, жилплощадь не позволяла этого.

И вот тогда помещение сразу стало похоже на комнату, где живут люди!

Литомин приехал в час дня на поезде и, быстренько выдав деньги (тушёнку он фиг привёз!), побежал проверить опознаки нашего ближайшего хода. Я хотел его сопровождать, но он отказался:

– Если всё сделано правильно, найти их будет нетрудно, если же я опознаков не найду, то работа ваша – брак, подлежащий переделке!

И он рысцой побежал проверять результаты наших трудов.

– Ну, начальничек, ты не боишься, что работа наша будет забракована?

– Нет, девочка. Я хоть и тружусь в нашей доблестной экспедиции с гулькин пупок, но одну вещь про Литомина знаю точно: он никогда не ходит проверять в неудобные места. А этот ход вдоль железной дороги, куда он помчался, помнишь, как мы делали?

– Наконец-то признался! А раньше не мог сказать? А мы-то всё думали, чего ты на нас взъелся, цепляешься к каждой ерунде: то сторожок недостаточно ровный, то надпись не очень чёткая, то окопка не идеальная! Думали, что плохое настроение на нас вымещаешь, а Андрюха всё шептал мне: «Ишь, изгаляется, начальник фигов, дали придурку власть!»

– Ничего, это он в шутку.

– Не знаю, не знаю.

В магазине мы закупили продукты и несколько бутылок вина, рассчитывая, что Литомин, поужинав, ночевать у нас не останется, а уедет вечерним поездом, и тогда уж мы тут оторвёмся!

Но не тут-то было! Я забыл, осёл, что у Литомина здесь была зацепочка, и этой зацепочкой, конечно же, являлась Татьяна.

В пять часов вечера, сияющий и довольный, начальник партии вернулся с проверки:

– Ну, Серёга, честно говорю: я поражён! Если и остальные хода так же оформлены, то вы просто молодцы!

Я, скромно улыбаясь, пожал плечами, как бы говоря: а разве может быть иначе?

За ужином Литомин был разговорчив (естественно, большей частью не со мной!) и весел. Я же всё посматривал на часы: до поезда и, значит, до «отрыва», оставалось чуть больше часа.

Заметил ли Литомин это, нет, но начал собираться. И всё было бы хорошо, но тут влезла Танюша со своей дежурной вежливостью:

– Вообще-то, Андрей Степанович, вы бы могли и у нас переночевать, кровать одна пуста.

Я замер в ожидании живительных слов: «Спасибо за приглашение, но мне нужно ехать». Нет, уши поймали слова иные:

– А правда, Танечка, чего мне, уставшему, на ночь глядя трястись в душном вагоне, переночую у вас, здесь так комфортно и уютно! Сергей, ты, надеюсь, не против?

– Ну что вы, Андрей Степанович, как вы могли даже подумать об этом!

Я улыбнулся и посмотрел на Таню так, как смотрит людоед на свой десерт.

XIX

Хоть поезд отходил очень рано – в шесть часов – но эта ночка показалась мне самой длинной в жизни! Это же какие-то муки разнузданной инквизиции: быть рядом с прекрасной девушкой и полудюжиной бутылок ароматного портвейна и не мочь наслаждаться ни тем, ни другим!

В четыре часа, так и не смежив ни на мгновенье глаз, я выполз на крылечко, уселся на ступеньки и закурил сигарету. Меня тут же радостно облепили соскучившиеся по моей кровушке комары и дружно принялись за дело. Но до них ли мне было!

Минуты тянули часы тяжело, медленно, как бурлаки по Волге атомную подводную лодку, залитую по горловину верхней рубки ртутью. И только петухи, прочищавшие свои глотки то справа, то слева, дарили мне надежду, что час нашего прощания с Литоминым всё-таки настанет!

И тут злая мысль клюнула меня исподтишка: а вдруг Татьяне придёт в голову предложить Литомину остаться ещё на денёк?

– Ну, нет! – выбросил я резко окурок, и он прочертил по дорожке бледно-алую полоску. – Если она это сделает, то я сразу пью пару бутылок, хватаю Литомина в охапку и отношу на рельсы, где положу его под первый попавшийся товарняк! А рядом с ним уложу эту Таню… Каренину! Пусть общаются!

Как ни странно, но время, оказывается, не стояло на месте, и Литомин проснулся, собрался, позавтракал и умотал мучить другие бригады.

Поезд ушёл ровно в шесть, а в семь я уже был пьян до неприличия. И Татьяна меня не бросила в этом деле, помогая по мере сил!

День полетел, кувыркаясь, весело и насыщенно и прервался в полдень крепким сном – тревожное ночное бодрствование требовало компенсации.

Разбудил нас настойчивый стук в дверь, производимый явно не согнутым пальчиком.

– Ну кто там ещё? – крикнул я сквозь остатки сна, закипая, как наш чёрный чайник на жарком костре.

– Это мы.

– Кто мы?

– Местные.

– Мы местных не заказывали, не мешайте спать!

– Открывайте, а то окно вышибем.

– Попробуй, если жить хочешь! – это крикнул не я, а тот, который сидел во мне и был пьян и храбр.

С глухим звоном разбилось оконное стекло, и на пол комнаты шмякнулся грязный кирпич. И это меня резко завело. Нет, не то, что кокнули окно, а то, что кирпич был грязный! Ведь мы так старались, отмывая полы!

– Ах вы, уроды! – вскочил я и как был – в одних плавках – пошагал к выходу, прихватив по пути у печки здоровенную кочергу с деревянной ручкой, приклёпанной к верхней её части.

Выйдя на крыльцо, я увидел толпу человек в пятнадцать. Тут, насколько я успел заметить, были пацаны возрастов разных, начиная лет с пятнадцати и кончая годами тридцатью. Но роднило их одно: все они были бухие, и на всех рожах высвечивалось крайнее пренебрежение ко мне.

Но тот, который был во мне, плевал на количество и настроения этой кодлы:

– Ну, кто окно вышиб? Выходи, убью! – и я со всего маху ударил кочергой о крыльцо, отчего кочерга с сухим треском разломилась на две части, и у меня в руке осталась лишь деревянная ручка.

От толпы отделился невысокий, но довольно-таки широкий пацан лет двадцати и, изрядно покачиваясь, шагнул в мою сторону два-три раза.

Я, абсолютно безо всяких мыслей о последствиях, взмахнул палкой и влепил ему в ухо. Пацан моментально плюхнулся в грязную лужу. А мне, мгновенно отрезвевшему, тут же вспомнился анекдот про ковбоя и его внутренний голос, вернее, финал того анекдота, когда внутренний голос говорит ковбою: «А теперь сваливаем!»

Но случилось нечто странное, до сих пор не осознанное мной даже с вершины лет прожитой жизни. Местные, ловко выковыряв своего друга из грязи, подхватили его на руки и быстро свалили в неизвестном направлении.

Я постоял ещё минуту, ожидая возвращения утроенной по численности толпы, вооружённой вилами, топорами и пулемётами, но ничего этого не последовало.

Тогда я смачно плюнул в то место, где валялся мой супротивник, и пошёл в свою комнату.

А там меня встретила бледная, вздрагивающая Танюша, обеими руками прижимавшая к груди топор. В её глазищах, устремлённых на меня, были восхищение и обожание:

– Серёжка! Я всё-всё видела! Поцелуй меня! Поцелуй так крепко, чтобы я умерла!.

XX