Балканский венец - Вук Задунайский

Подошел Урхан-ага к башибузукам ближе:

– Кха! Доблестные воины! Может, помочь вам? А то, гляжу, втроем вам бабу не одолеть.

Сказал – и громко смеялся при этом. Оскалились башибузуки, бросили девку и обернулись к Урхан-аге. Злы они были так, что и не передать словами:

– Ты пришел учить нас, как нам обращаться с женщинами? Много знаешь об этом?

– Достаточно, чтобы видеть, что вы даже бабу не осилите, не то что неверных, что ждут вас в Београде.

Налились глаза у башибузуков кровью:

– Теперь уже и те, которым нельзя ложиться с женщинами, будут учить нас. Смилуйся, о Всемогущий творец неба и земли!

– Да оставь ты этого мертвяка, – подал голос другой. – Не знаешь, что ли, гулямов[208] этих?

Закипела горячая кровь, заходили желваки. Кха! Не успел подлый башибузук повести бровью, как взметнулась острая сабля, взметнулась – и пала сбоку от головы его, отсекая ухо. Было оно ему без надобности – все равно не слышал он, что говорили ему. Брызнула кровь, окропила алтарь. Заверещал безухий, как свинья, а другие в страхе попятились к выходу, хотя и было их трое против одного. Только знали они, что может с ними случиться, потому и пятились. Грязные псы. Не им тягаться с настоящим воином, кха!

И тут снова наваждение обуяло Урхан-агу. Все это случалось с ним впервые – но как будто было уже когда-то прежде. Остановился суровый воин, обратил взгляд на окропленный кровью алтарь, на выглядывающую из-за него перепуганную девку, потом на купол, сквозь который через зияющие дыры падали лучи закатного солнца. С него глядели на Урхан-агу пророк Иса и мать его Марьям… И показалось ему, что все изменилось вокруг, но опять не мог понять он, каким образом.

Новые воины не заходят в храмы гяуров, ибо это мерзость.

В храмы неверных нельзя было заходить, были они отвратительны для тех, кто исповедовал истинную веру, но он стоял, вдыхая еле слышный сладковатый запах, а земля и небо как будто поменялись своими местами, черное стало белым, а белое – черным. И будто он был не он, Урхан-ага, бесстрашный воин, прошедший с ятаганом половину подлунного мира, а кто-то совсем иной, не проливавший никогда чужую кровь и чистый, как небо после грозы. Разрушенная церковь, каких сотни на пути от Истанбула до Београда… Что может быть с того, что зашел он сюда? Разве могут эти старые размалеванные камни свернуть его с пути истинной веры? Было в этом какое-то колдовство, не иначе.

Новые воины не заходят в храмы гяуров…

Очнулся воин от наваждения, вытер саблю свою о повалившегося наземь башибузука да убрал ее:

– Пшли вон отсюда, свиньи. Кха! Еще раз увижу – натяну ваши кишки на барабан!

И глаза из-за алтаря смотрели на него с ужасом и надеждой.

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Новые воины не пашут и не сеют…

Новым воинам нет нужды в женах и детях…

Новым воинам нет нужды в женщинах…

Новым воинам нет нужды в пище гяурской…

Новым воинам нет нужды в питии гяурском…

Приятен для ноздрей воинов запах поспевающего зирвака в котлах. Подошел к Урхан-аге ашчи-баши[209] Муса и сказал:

– Ага, две новые заботы появились у нас.

– Говори.

– Наши парни ходили в лес за дровами и видели на соседнем склоне гяуров. Без сомнения, то были хайдуки, прибери их шайтан! Они ходят вокруг деревни. Это опасно.

Кха! Усмехнулся про себя Урхан-ага. Ашчи-баши нельзя показывать своих мыслей – они затем и существуют, эти ашчи-баши, чтобы докладывать об этом сердарам. И еще тому усмехнулся, что крестьяне по велению его натаскали в лагерь дров столько, что хватило бы на половину зимы даже в этом суровом краю, где выпадает снег. Истина была в том, что доблестные воины повадились на озеро подсматривать за купающимися девками. И ответствовал Урхан-ага:

– Пускай ходят. Они не тронут нас.

– Но эти гяуры… Им нельзя верить…

– При чем тут вера? Они побоятся: за любого из братьев я разнесу эту вонючую деревню по камушку, и они знают про то. Будь спокоен. Что-то еще тебя тревожит, достопочтенный Муса?

– Якуб. Чорбаши Якуб, ага. Он не берет в рот мяса и не спит, только сидит на камне и глядит в сторону деревни. Эта женщина с золотыми косами – ведьма, она околдовала его.

– Кха! Если бы чорбаши почаще вспоминал, кто он и зачем он здесь, ничего такого с ним не приключилось бы. Нынче утром, когда все упражнялись в стрельбе, он десять раз стрелял и ни разу не попал в цель. Если бы он больше совершенствовал свое мастерство и меньше таскался за юбками, стал бы уже давно агой янычар!

– И все же…

– Понимаю, ашчи-баши, ты озабочен тем, что видел. Ты правильно поступил, что поведал мне о своих опасениях. Но у них одна причина: воины должны воевать, когда же они сидят и ничем не заняты – это плохо, это развращает и ослабляет. Не приезжал ли мубашир[210]? Не приносил ли вестей?

– Нет, ага. Никаких.

– Раз никаких, тогда следует нам занять орту каким-то делом. Пускай стреляют в чапар со ста шагов. Что скажешь ты об этом?

– Я скажу, ага, что это умно. Только поберечь бы нам порох…

– Тогда пусть борются друг с другом. Голыми руками, без оружия. Попарно. Кто одолеет остальных, тому будут от орта-баши золотые монеты в дар.

Замолчал было ашчи-баши, но воскликнул вдруг:

– Какое же несчастье, что бекташа нашего убило! Никогда не думал, что могу сожалеть о нем, но нынче только он смог бы помочь нам.

Кха! Бекташ… У него всегда находился ответ на любой вопрос. У него всегда припрятаны были порошки и снадобья, пригодные для любого случая. Урхан-ага спас ничтожную долю скарба дервиша из реки, но он не знал, как это применять в деле. Да и не любил он всей этой магии. Все это было от шайтана. Эдак выходило, что новые воины свершают подвиги свои во имя Всемогущего творца неба и земли не потому, что они хорошие и храбрые воины, а потому, что бекташи навели на них колдовство, делающее их сильными. Такие мысли неприятны воинам, которые в глазах дервишей были вовсе и не воинами, а детскими игрушками: подсыпал чародейский порошок – одержали они победу, а не подсыпал – так и бегут, как зайцы, уши поджав. Все было не так. Урхан-ага знал это, но не мог объяснить, почему он прав. Да и некому было особо объяснять. Другие воины тоже недолюбливали бекташей, и не надо было быть улемом[211], чтобы понять почему.

– Пусть воины займутся своим делом. Я же возьму четверых и отправлюсь поглядеть, что там за дичь завелась в лесу.