Балканский венец - Вук Задунайский

– Я была на том месте, где нашла тебя вчера, – сказала девчонка и протянула Урхан-аге его баул, – и принесла твои вещи. Они не упали в расселину, и звери их не тронули. А ваши там были. Я видела их на склоне, они несли тела твоих воинов и тушу медвежью. Тебя они тоже искали.

Шайтан тебя подери! Они скажут сердарам, что Урхан-ага погиб, место орта-баши займет Якуб, и как потом доказать, что ты живой? Урхан-ага вскочил – но тут же скривился от боли и унижения. Ходить ему было еще рано.

– Останься здесь до завтра, – сказала девчонка, – без тебя там ничего не случится.

И была в словах сих тоже правда – нынче орта будет хоронить воинов до захода солнца, а потом до вечера справлять будет поминальный пир, о нем же вспомнят только на третий день. Да будет так! Он останется здесь еще на одну ночь, да и негоже приползать к братьям своим на карачках, подобно овце, подранной волками. Вот смеху-то будет! Орта-баши, славного воина, чуть не задрал медведь! Нет, он придет к ним твердым шагом. И тверда будет рука его, если чорбаши позволит себе лишнее.

– Только не уходи больше с того места, на котором я тебя оставила, – молвила девчонка. – Можешь мне верить – я не приведу к тебе ни хайдуков, ни мужчин из деревни. Если б я желала тебе смерти, не стала б лечить раны твои, сам бы кровью истек.

Была и в этих словах правда. Кха! Давно ли Урхан-ага начал слушать неверных, да еще и женщин, и находить в этом правду?

Еще раз промыла девчонка его раны – сперва красной водой, потом – белой. И отступила снова боль, а члены наливались силой. Встала девчонка, мотнула подолом и засобиралась домой. Как отошла она на десяток шагов, промолвил он:

– А ты и вправду ведьма!

– Славный воин уверовал в вил из Чертова города?

– Славный воин благодарен тебе.

– Разве такие, как ты, могут быть благодарными?

– Могут, и скоро ты об этом узнаешь.

Когда ушла она, лежал Урхан-ага на спине и жевал кусок хлеба. И было ему так легко и спокойно, как никогда прежде. От этой легкости веки его смежились. И снились славному воину дивные сны. Не бесчисленные сражения и победы его, не трупы поверженных им врагов и не то, как водружает он знамя османов на башне покоренного Београда. Снова снилось ему, что склоны Чертовой горы поросли зелеными травами и золотистыми цветами. Он опять косит их, а рядом на склоне стоит девочка из деревни Крничи, название которой непроизносимо для османов, посему дали ей и другое имя – Маляны. Стоит, плетет венок из тех же золотистых цветов и поет:

Смиље брала Смиљана девојка,Смиље брала, па у смиљу заспала,Од мириса заболе је глава.

Ветер колышет ее подол, а солнце светит сзади так, что становится он прозрачным как дюльбенд или дорогая тончайшая чатма[221]. А вокруг них бегают и дурачатся два мальчика и крохотная девочка в белых рубашках, а на головах у них такие же венки. И знает Урхан-ага, что это не просто деревенские дети, а дети его, Урхан-аги. И так хорошо ему, славному воину, смотреть на это, так спокойно, как будто так и должно быть, но твердо знает он, что так не бывает. А девушка из деревни Крничи надевает свой венок и поет другую песню:

Смиљ Смиљана покрај воде брала.Набрала је недра и рукаве,Извила је зелени венац,Зелен венац низ воду пуштала.

И тут понял Урхан-ага, что знает, как называются эти цветы, как будто всегда знал. То были самые красивые цветы в этих местах. Называли их еще бессмертником, потому что, даже засохнув, всю зиму сохраняли они такой вид и запах, как будто только что сорвали их на лугу.

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Новые воины не пашут и не сеют…

Новым воинам нет нужды в женах и детях…

Новым воинам нет нужды в женщинах…

Проснулся Урхан-ага уже после заката, однако небо еще не стало темным, как глаза луноликой красавицы, что снилась ему. Сел он, допил то пойло из котелка, что дала ему девчонка, потом шливовицу и сжал голову руками, ибо начал понимать, что не только мир вокруг него изменился, но и сам он меняется. Плохо, когда воины между сражениями не заняты делом, а предоставлены сами себе, – они начинают искать то, что искать им нельзя, а иные и получают это всеми правдами и неправдами. Не придворными мубаширами измыслены были правила Кануна, не были они глупыми запретами, которых так много на каждом шагу и которые чем больше нарушаешь, тем лучше. Таился в них смысл, но Урхан-ага покамест не мог ухватить его за хвост.

И тогда решил он, что пора положить конец сомнениям сим. «Сомневающийся не победит», – так учил Хаджи Бекташ, да продлится слава его выше неба! Воины перед сражением не должны думать о луноликих девах и бутыли со шливовицей. Слабым гяурам это к лицу, даром что проиграли они все битвы, и сколько Урхан-ага помнил себя, видел он только их спины. Но не хотел он, чтобы и гяуры увидели его со спины. Посему пришло время для излечения. Взял он баул свой и извлек оттуда сосуд бурого стекла и два сафьяновых мешочка – те самые, что спасены были из тонувших тюков бекташи на переправе через Дрину. Лежали они в тиши и покое и ждали, когда протянется за ними рука чья-нибудь, – и дождались.

Не жаловался Урхан-ага прежде на память, да и ныне не подвела она его. Помнил он, как когда-то, на пустынных берегах Евфрата, тащил на себе он еще одного дервиша и таки дотащил его живым до своих. А могло для него тогда все обернуться иначе, ибо преследовало войско султанское в том походе Узун-Хасана и подлых карманийских беков, – да укоротит их дни Всемогущий творец неба и земли! – предавших Великого Султана и поменявших неистощимые милости его на лживые посулы грязного кочевника. То была чужая для янычар страна, и несладко пришлось им в той погоне – из-за каждой скалы летели в них стрелы, а источники были отравлены. И все вокруг было непригодно для жизни – не то что в стране рацев, где реки текут посреди садов, а неверные так глупы, что живут в раю и даже не понимают этого. В Кармании все было не так – солнце испепелило скалы, сменявшиеся то выжженной степью, а то и каменной пустыней.

Конники Узун-Хасана налетели на них, когда новые воины карабкались на гору, таща пушки для осады карманийских крепостей. Внезапность была их главным оружием, ибо враг, столкнувшийся с новыми воинами, не смел надеяться на то, что увидит следующий восход солнца. Но конников было много, целая тьма, – а новых воинов мало, одна орта, остальные же были из тех, кто занят пушками, погонщики верблюдов да немного акынджи – они-то и попали первыми на сабли кочевников и под стрелы их. Янычары же встали в строй, выставили вперед чапары – стрелы уже не могли нанести им вреда – и дали залп из ручниц, разметавший кочевников, ибо не ведали те, что это, а луки были пределом их мечтаний, хотя нельзя не признать, что ими владели кочевники отменно. Потом орта двинулась вперед, топча все на пути своем, и те кочевники, что не успели укрыться за скалами, были сброшены с обрыва, где коршуны выклевали поганые глаза их.