Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

— Пугу, пугу!

Мороз пробежал у него по коже: ведь тут не должно быть никаких казаков. Может, ему только почудилось? Может, это филин? Но крик повторился ближе и громче.

— Поворачивай! — крикнул полковник своему казаку, гнавшему каючок одним веслом. Казак тоже, верно, испугался, он начал грести так неровно, что едва не опрокинул каючок.

— Не спешите, пан Кречовский, там и без вас обойдутся!

— Здесь нет никакого Кречовского! — закричал полковник таким голосом, что даже самому стало стыдно.

— Как отвернулись, так уже перестали и собою быть? Узнаем и со спины, вашмость! Давайте в прятки не играть.

— Придержи каюк. Чего вы хотите?

— Челом, пане полковник! Нужно о важном деле поговорить, только неудобно кричать на всю Украину. Просим, вашмость, сойти на берег.

Полковник Кречовский сидел нахмурившись. На высоком лбу собрались морщины, по бледному лицу пробегали судороги, растерянный взгляд не знал, на чем остановиться. Наконец он сквозь стиснутые зубы выдавил одно только слово:

— Пошел!

Казак, оглядываясь то на кусты черемухи, то на полковника, несмело погрузил весло в воду.

— Пане полковник, дальше вашу милость не пропустят ни на шаг, — сказал тот же голос из кустов.

И тотчас же прозвучал выстрел. Пуля взвихрила воду перед каюком.

— Вы что — в плен меня хотите взять? — испуганно выкрикнул Кречовский.

— Такого приказа не имеем.

— От кого не имеете приказа?

— От ясновельможного гетмана войска Запорожского Хмельницкого.

Полковник от удивления часто замигал, потом быстро взглянул на кусты черемухи и еще раз переспросил:

— Хмельницкого?

— Ясновельможного гетмана.

— Пан Хмельницкий имеет ко мне дело?

— Поручено просить вас, ваша милость, сойти на берег.

— А чем ручаетесь?

— Даем заложников.

— Хорошо. Поворачивай!

Из кустов вышло трое казаков.

— Наши вам головы, пане полковник.

За кустами ожидал писарь гетмана Зорка с двумя джурами и конем для полковника.

— Куда вы хотите меня везти?

— К ясновельможному гетману, вашмость.

Богдан Хмельницкий стоял под бунчуком в окружении трех старшин и десятка казаков неподалеку от берега Днепра. В толстом старшине Кречовский сразу узнал Лаврина Капусту, рядом с ним стояли два брата Нечая. Освещенная красными лучами заходящего солнца, группа была живописна и величава. Полковник Кречовский растерялся: еще вчера Богдан Хмельницкий был его сотником, а сейчас перед ним стоял с булавой за поясом государственный муж. Кречовский быстро соскочил на землю и пошел пешком. Богдан Хмельницкий двинулся навстречу, широко раскрыв объятия.

— Челом, пане полковник и наш дорогой приятель. Простите, что вашу милость заставили ехать сюда, но мы так поступили, беспокоясь о вашей безопасности.

— Приветствую, вашмость! — Кречовский еще не мог заставить себя величать сотника Хмельницкого ясновельможным паном, да и не пристало польскому полковнику унижать себя перед казаком. Потому он решил употреблять «вашмость» — так ведь можно обращаться к кому угодно. — Но о какой безопасности вашмость беспокоится? Надеюсь, ваши казаки послушны.

— Речь идет, пане полковник, о ваших казаках.

— А разве... — тревожно вскинулся Кречовский.

— Народ на Украине, что натянутый лук...

— Реестровые казаки крест целовали на верность Речи Посполитой.

— А если за крестом этим только ложь? Вы, ваша милость, хоть и поляк, но не стали католиком, исповедуете православную веру, вы знаете, как папа римский торгует богом. А крест для него — не более чем палка, которой он подгоняет иезуитов, чтобы они...

— Я хотел бы знать, зачем вашмость приказали меня задержать?

— Чтобы пан полковник подумал, где его место.

— Перед сыном короны такой вопрос не может стоять.

— Я тоже сын короны, вашмость, а вынужден был взяться за саблю.

— Значит, пан предлагает мне стать изменником? — Кречовский побледнел и машинально потянулся рукой к сабле, но Зорка отобрал ее, еще когда полковник садился на коня. По лицу полковника пробежала нервная дрожь. Он был против насилий чванливой шляхты, помогал и готов был впредь помогать Хмельницкому в его борьбе с магнатами за попранную честь, не препятствовал справедливым притязаниям Украины, не станет препятствовать и теперь, — но чтобы его обзывали предателем?!

— Это уж слишком, пане сотник!

— Изменяет тот, пане полковник, кто не печется о судьбе отечества, а думает лишь о собственной выгоде.

— У меня нет времени на споры, вашмость. — Кречовский круто повернул к коню.

— Времени у вас больше, чем нужно.

— Пан говорит загадками.

— От Затона скачет гонец — сейчас все станет ясно.

— Так пан надеется?.. — уже догадываясь, тревожно спросил Кречовский.

— Это должно случиться, вашмость, ибо натянутый лук когда-нибудь должен выстрелить.

Гонец осадил перед Хмельницким взмыленного коня и громко крикнул:

— Ваша ясновельможность, пане гетман! Полковник Ганджа велел передать, что все уже кончено! Теперь городовые казаки хотят услышать вашу ясновельможность, самого пана гетмана.

— Слава! Слава! — закричали все вокруг.

— Что это значит, вашмость? — спросил Кречовский, бледнея.

— Свершилось, пане полковник: реестровые казаки перешли под знамена Запорожского низового войска. А кто из старшин? — спросил он у гонца.

— Полковник Ханенко, Федор Гладкий, сотник Филон Джалалий...

— Верные товарищи! — воскликнул Капуста, до сих пор только слушавший разговор Хмельницкого с Кречовским. — А полковник Барабаш?

— Его Джалалий копьем проткнул, пане есаул. «Вот, говорит, продажная душа!» Барабаш за саблю... И вместе с саблей в Днепре очутился. Изрубили еще пана Ильяша и пана Вадовского, говорят, и Горского и Нестеренко. Уж такие были преданные панам! Полковник Ганджа долго слово держал перед казаками — так его аж на руки подняли. Уже избрали есаулом сотника Джалалия.

Чем дольше говорил гонец, тем ниже опускал голову полковник Кречовский. То, что реестровые казаки перешли под знамена Хмельницкого, в конце концов не было такой уж неожиданностью: все они православные, а как раз «за православную веру» и было написано на его знамени. Кречовского терзала мысль о том, как теперь отнесется к нему шляхта: ведь он остался в живых, когда всех остальных старшин казаки либо утопили в Днепре, либо арестовали. Теперь уже никто не поверит в его непричастность к измене реестровых казаков.

— Прикажите, пане Хмельницкий, арестовать и меня, — сказал он, не поднимая головы.

— На утешение королевичам, на утешение Вишневецкому и Конецпольскому? — с укоризной сказал Хмельницкий. — Да имеют ли они право судить пана полковника, который, добра желая отчизне, выступил на защиту казаков? Почему же вашмость не хочет сделать еще один шаг, чтобы до конца быть верным себе? А вам, вашмость, я доверю любой полк.

— На что вы надеетесь?

— На народ, вашмость! Армия среди своего народа, как рыба в воде, а польскую шляхту и голуби клевать будут. Подумайте, пане Кречовский, и о своих владениях на Украине.

Стремянный подвел коня, и Богдан Хмельницкий легко вскочил в седло. За ним сели на коней и казаки, только Кречовский все еще стоял понурившись. Когда кони нетерпеливо застучали копытами, он медленно поднял голову. В его глазах, как тучи после бури, таяли последние мучительные колебания.

— Приказывай, пане гетман! — сказал он охрипшим от волнения голосом.

— Коня киевскому полковнику пану Кречовскому!

Значковой выехал вперед с белым флагом, на котором золотой вязью было написано: «Покой христианству», и гетман Хмельницкий двинулся к реестровым казакам, ожидавшим его на берегу Днепра.

IV

Место для встречи противника было подходящим во всех отношениях: слева тянулось болото, справа — река Желтые Воды, тоже заболоченная, а впереди — низина с леском, дававшим возможность незаметно зайти в тыл врагу. Именно здесь Хмельницкий и приказал своему войску остановиться и, пока не пришли еще поляки, укрепить лагерь. Больше половины лошадей он послал навстречу реестровым казакам, которые плыли уже по реке Суре. Их надо было во что бы то ни стало перебросить в лагерь к завтрашнему вечеру.

Богдану Хмельницкому было известно несколько форм лагеря — чаще всего лагерь строили в четыре ряда, с крыльями более длинными, чем поперечник: в случае необходимости концы сразу же можно сомкнуть. Иногда приходилось располагать лагерь в форме серпа, в форме рогатки или в форме буквы «ш», а когда нужно — и в два ряда. Так поступали, когда войско переходило к обороне; кони выпрягались, возы накатывались оглоблями один на другой, скреплялись цепями, а в промежутках между ними устанавливались щиты. Со стороны поля боя возы прикрывались досками, которые могли выдержать удары ядер. На каждом возу становилось тогда по четыре воина с цепами или крюками в руках, они отбивали наступление. Цепы были окованы железом, и воины наносили ими до тридцати ударов в минуту. Остальная пехота находилась внутри лагеря и служила резервом. Конница располагалась вне лагеря. Если противник наносил ей поражение, она укрывалась в лагерь, спешивалась и действовала как пехота.