Польское Наследство - Владимир Романовский

Толпа не слишком верила в то, что свистом можно кого-то убить, но все-таки начала понемногу отступать — от терема и от повозки. Гостемил, держа левую руку на поммеле, обернулся к толпе и еле сдержался, чтобы не засмеяться.

— А ты скажи ему, чтобы вполсвиста только, — предложил Владимир с балкона.

— Вполсвиста, князь? Хмм… Что ж, пожалуй.

Гостемил стукнул в борт повозки кулаком.

— Эй, Свистун! Покажи-ка князю и матери его, княгине, как ты свистишь, но лишь вполсвиста.

— Им не понравится, — глухо сказал Свистун из повозки.

— Ну уж это как знают, — тихо откликнулся Гостемил. — Приоткрой ставню да свистни.

Свистун приоткрыл ставню и выдал длинную трель, затем по восходящей гамме два коротких свиста, и заключительный свист на низкой ноте, выдержал паузу, и повторил комбинацию. И замолчал.

— Ну, не больно-то и страшно, — заметил Владимир.

Толпа стала подходить ближе, осмелев и радуясь этому. Не так уж страшен этот Свистун! Детей им пугают уже третье поколение, разбойник он свирепый, но куда ему супротив нас-то! Мы вот, ежели вместе да сгоряча, и не таких Свистунов приголубливали.

Внезапный свист, точь-в-точь повторяющий комбинацию Свистуна, раздался где-то на севере от Вышгорода. А затем повторился — только теперь уже на юго-востоке. И еще раз — ближе. Толпа застыла на месте. Ратники у дверей терема приняли защитную стойку и стали озираться.

Дверь терема распахнулась, вышел давешний ратник, приблизился и вопросительно посмотрел на Гостемила. Гостемил указал ему на приоткрытую ставню в борту повозки. Чуть присев, ратник заглянул внутрь — и отшатнулся. Повернувшись к балкону, он быстро кивнул Вышате.

— Что ж, — сказал Вышата, храбрясь. — Волоки его сюда, Гостемил.

— Уж больно он страшен, — насмешливо сказал Гостемил. — Вон молодцы у врат стоят, ничем не заняты, так пусть отгонят повозку на задний двор. Я за нею вернусь на днях.

— Гостемил! — Владимир помахал ему рукой с балкона, пока ратники брали лошадь под узцы, а один из них залезал на облучок, — не зайдешь ли на угощение?

— Как-нибудь потом, — ответил Гостемил. — Я спешу, мне нужно в Киев. Да уж кстати, князь, дружина-то в готовности у тебя?

— Послужить хочешь? — серьезно осведомился Владимир. — Дело хорошее, а только придется подождать до возвращения. Мы ее на юг послали…

Вышата дернул князя за рукав, и князь осекся.

— Дело ваше, — сказал Гостемил. — А служить не хочу.

— Почему ж? — спросил Владимир, чтобы скрыть неловкость.

— Лень, — ответил Гостемил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. МЕЛАНИППЕ

Лодочник заметно нервничал. Что-то произошло, наверное, между ним и Ширин, сидящей в отдалении от него, закутанной с головой в сленгкаппу. Гостемил проверил наличие калиты у гашника, поправил бальтирад, и ступил в лодку.

Попутный ветер и рвение лодочника — и вот Горка, вот торг, вот пристань.

Как ни старалась Ширин, все-таки ощущение подавленности дало себя знать — пригнувшись, вышла из лодки, озираясь, боясь открыть лицо. Киев в то утро был великолепен, сверкал на солнце белизной стен, и даже голые позднеосенние деревья его не портили.

К дому Хелье Гостемил шел быстро — Ширин едва за ним поспевала. Народу на улицах мало — ну да ладно… Вот и знакомый палисадник, крашеные в бледно-зеленый цвет стены — нет в доме никого. Увлекая за собою Ширин, Гостемил обошел дом справа, осмотрелся, убедился, что никто их не видит, приподнял камень, лежащий возле двери бани, и вынул из под него ключ.

Зайдя в дом через заднюю дверь, он сбросил сленгкаппу на ховлебенк, стянул сапоги, скинул бальтирад.

— Сухари у Хелье всегда есть, — сказал он. — На случай осады или похода. Заперты под замок от мышей. Потом поедим на торге. А ты переоденься… хмм… От Лучинки остались тряпки, но они тебе не по росту… Рубаху у Хелье возьмем, он чуть ниже тебя ростом, подойдет.

Гостемил облазил весь дом в поисках каких-нибудь признаков, знаков, следов… Где хозяин? Он обещал быть в Киеве до первого снега. Первый снег — вот-вот пойдет. Где же ты, дружок, а? Тебя ищут, и при первой возможности… Думать не хочется об этом! Самое противное — когда нужно предупредить, а возможности нет. Будем уповать на милость Создателя.

Что там поделывает мое чадо? Мое чадо сняло с себя грязные влажные тряпки, надело, не помывшись предварительно, рубаху Хелье, которая едва до бедер чаду достает, зачем-то опять натянуло сапоги, а поверху замоталось простыней, и не знает, куда себя деть и как себя вести.

— Чадо, — сказал Гостемил. — Пойдем, я покажу тебе, как разводить огонь в бане. У вас в Каире уже научились разводить огонь?

Чадо сердито на него посмотрело.

Баня удивила Ширин. Приспособления и обстановка — все ей было внове. Две полные бочки воды — а это что? О!

— Желоб от водосборника, — объяснил Гостемил.

Да ну, подумал он, с чего это, неужто Хелье вдруг понравилась старая новгородская придумка? Хелье не сторонник излишеств. Нет, а просто баню строил новгородский мигрант. Астеры подвижны стали — разъезжают по городам и весям. Изменился Новгород, открытый стал, благодушный. Что ж, хвала Ярославу, отдадим ему должное. Ах, вот оно что — Нестор, ленивый, воду из колодца таскать не любит, и ему понравилась идея. Нестор, не Хелье.

Опять кругом вода, думала Ширин. Невероятно много воды. Вода в таком количестве — плохо или хорошо? Наверное плохо. Отучает людей от бережливости, от умения продумывать день от начала до конца.

Баня — да, как же! Как же я забыла! Ведь баня — один из главных рассадников разврата у неверных! Нечестивцы! Мужчины и женщины раздеваются до гола и свободно разглядывают друг друга. Погрязли в похоти, променяли бессмертные души на повседневный комфорт. Неверные — торгаши по определению, они все мерят деньгами и на деньги. А христиане — худшие из неверных. С язычниками легче — они просто наивные, но у них правильные инстинкты. Я — дочь христианина. Шахин — сын христианина. Это очень плохо, этот позор трудно смыть. Сколько неверных нужно убить, чтобы их кровь смыла позор? (А ведь есть еще, помимо этой, и другая правда — не важно, христианин ли Гостемил, язычник ли, главное — какого он племени. Это самое важное, самое тайное…)

Мысли, которые в присутствии Шахина и остального отряда легко выстраивались в логическую цепочку, здесь, в Киеве, в незнакомом доме, в бане, путались и казались несостоятельными. Тлетворное влияние неверных, поняла Ширин.

— Вот, — говорил Гостемил, поправляя подвесной котел, — сейчас тебе будет горячая вода, помоешься с дороги… Может и поспишь немного… В спальне Нестора чистое белье…

Девушка должна беспрекословно подчиняться воле отца, вспомнила Ширин. А если отец — неверный? А об этом ничего не сказано! Воле отца — и все.

Забрезжил свет! Воля отца. Понятно и почтенно. Одобряемо. Ей стало легче.

Что-то она меня стесняется, подумал Гостемил. Ах, да, у них там устои… Точно! Мне же нельзя видеть ее голой! Я об этом не подумал. Значит, нужно налить ей воды в бочку… и оставить ее здесь, пусть моется… Может, она не умеет? Вроде бы какие-то умывальные традиции у них есть…

— Я сейчас, — сказал он.

Скоро он вернулся с крынкой. Ширин сидела возле печи на полке, грелась.

— Это — галльский бальзам, — объяснил Гостемил. — Вот, смотри. Видишь…

Он провел рукой по полу возле самой печи и потер ладонь о ладонь.

— Видишь, руки грязные? Теперь смотри.

Он потер ладони галльским бальзамом, а затем, ухватив ковш и зачерпнув воды, ополоснул руки.

— Вот. Теперь чистые. Галльский бальзам смывает грязь, пот, и все прочее, неподходящее и пахнущее.

— Я знаю, — сказала Ширин. — Жена моего приемного отца иногда пользовалась. И я тоже. Только ты никому не говори — я у нее один раз украла его, целую плошку.

— Ну вот и хорошо. Хотя, конечно, красть нехорошо.

— Это было давно, я была совсем маленькая.

Странно она как-то говорит, подумал Гостемил. Восемнадцатилетние так не говорят — рассудительно и слегка фальшиво. И вспомнил, что славянскому языку она научилась у наставников, людей среднего возраста. А единственный сверстник, умеющий говорить на том же языке, был ее брат. Несчастная девка. Ну, ничего. Поживешь в Киеве — оттаешь.

— Тебе как лучше мыться — в лохани или в бочке? — спросил он.

— А как это — в бочке?

— Значит, в лохани.

Он приволок из предбанника лохань, налил в нее воды из бочки, затем добавил двадцать ковшей горячей из котла, и сказал:

— Ну, вот, мойся… Знаешь, что? Ты пока мойся, а потом пойди подремли, там наверху спальни, выбери любую. А мне нужно отлучиться ненадолго. Есть в городе человек, который может знать, куда друг мой запропастился. Только никуда не уходи, и никому не открывай. Я быстро. Хорошо?