Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

28/29 января 1942 г. № 10128

Спецсообщение

В первой половине января, кроме муки, никакие продукты питания в Ленинград не поступали. Завоз в город продовольствия начался с 16 января в размерах, не обеспечивающих полного отоваривания продовольственных карточек населения.

Произведенное с 24-го января увеличение нормы выдачи (400 грамм рабочим, 300 грамм служащим, 250 грамм иждивенцам и детям), при ограниченной выдаче других нормированных продуктов, не улучшило положение населения»[72]. <…>

29 января 1942 года

Вновь побывал на рынке. Пачку горчицы поменял на плитку столярного клея. Пачку табака меняют на 300–400 г хлеба. На черном рынке 100 г хлеба стоит 40–45 рублей, пачка папирос – 15–30 рублей. Но за деньги найти трудно.

Не был в городе целый месяц, говорят, что там кошмар. Нет света, воды, парикмахерские и бани не работают, в домах холод, уборные не работают, прачечные закрыты, трамваи не ходят уже два месяца. От установленных времянок горят 4-6-этажные дома, а тушить нечем – нет воды. Всюду трупы. Поговаривают – есть случаи людоедства. Я счастлив, что живу на заводе, здесь все же лучше [М. К.].

Восстанавливал силы. Отдыхал в тепле у папы и окружен заботой мамы. Отогрелся. Побрился. Жду, когда попаду в стационар. Скучно – есть хочется. Головокружение. Ноги ломит. Но дух бодрый – перспектива светлеет [А. Б-в].

«Председателю исполнительного комитета

Ленинградского городского совета депутатов трудящихся тов. Попкову

Для поддержания здоровья руководящих работников Ленинградская кабельная сеть Ленэнерго просит дать указание начальнику Главресторанов и столовых тов. Фельдману об отпуске обедов без вырезки талонов (по особому списку) следующим работникам:

[В списке 10 фамилий].

Директор Ленинградской кабельной сети

Ленэнерго Грозное.

Резолюция Попкова: т. Лазутин, я за – и подпись 29/142»[73].

30 января 1942 года

Вот уж пять дней никто из нас не может получить свою норму хлеба. Громадные очереди выстраиваются с утра у булочных в ожидании хлеба, и большинство ничего не может получить. Эти перебои связаны с отсутствием воды и топлива. <…> Человеческая жизнь сейчас очень дешево расценивается, и кто не сумеет приспособиться к новым обстоятельствам, погибнет. Правда, очень трудно приспособиться к голоду, холоду и прочему, если не к чему пристроиться в виде кладовки с товарами, годными к обмену на продукты. <…>

Я очень мало пишу о работе, но если бы я захотел что-нибудь написать, то из этого ничего не вышло б. Завод почти не работает – нет электроэнергии и сырья [Г. Г-р].

По заданию РК готовимся к открытию стационара для партактива на 40 чел. Помещение найдено, 4 линии, в доме 23, бывший детский сад, комнаты чистые, но два месяца не топлены. Руководство поликлиники главный врач LU. – криклив, нервен, суетлив, молодой врач. Большой формалист и слабый организатор. «Я администратор, а не лечащий врач» – его принцип. С. Лидия Васильевна – чуткий, заботливый и квалифицированный врач. Аппарат – сестры, няни работают бестолково. Кухня и повар вершат все. «Наши работники получают такой же паек, как и больные», поэтому и воровать не будут – вот «теория главврача» – нелепо и глупо.

С 5 до 7 вечера проверяем состояние секретарей: Институт огнеупоров – секретарь А. ослаб, опух, похож на трубочиста, опустился, ноет. Нужно встряхнуть и подлечить. Институт металлургии – секретарь В. ушла «в отпуск», в организации бездействуют, работы нет, организация распалась.

Оптический институт – секретарь свалилась, директор еще бродит. Институт Внешторга – секретарь истощена, ждет эвакуации – кладем в стационар. ЛГУ дали секретаря М-на из РК. Работник энергичный, опытный. Зам. секретаря профессор Дейнека Дмитрий Иванович еле ходит, много работает, стойко держится. Кладем на лечение. Артель «Пуговица» – секретарь лежит – кладем в стационар. Артель огнеупоров – директор на ногах, секретарь еле бродит – кладем. Институт литературы – спасаем Кандаурова. В других организациях та же картина [А. Б-в].

31 января 1942 года

Спешно заполняем стационар. В 11 часов первыми пришли из РК я и инструктор С-ва, которую еле довел. Врачи и две женщины возятся с нытиком и психом С., который явно симулирует и без конца требует «дайте еды, я голоден – ох». Главврач сам поит его кофе. С. вырывает чайник, готов один его выпить.

Занимаю в палате койку возле печи. Ночью мерзнем. В палате минус 5. Не спим, а ходим. Ночь тянется мучительно долго. Озноб, дрожь, тоска. Два человека лежачих – Ц. и 3. Ходят: Св., Е. и я. 3. явно не выживет, медленно и тихо умирает. Фамилии двух-трех человек не знаю. Ругаются, говорят, что замерзнем [А. Б-в].

На фабрике «Рабочий» много больных. Болезнь эта по-ученому называется дистрофия – этим мудреным словом прикрывают голод и истощение. Но прикрыть голод невозможно, как нельзя, например, скрыть воду в кулаке. А скрывать надо – нельзя допустить панику – одного из опаснейших врагов всякой организации. И партийное руководство, весь актив фабрики знают это. Люди жертвуют собой, но не пускают панику в цеха.

<…> В партийный комитет прибежала женщина к секретарю тов. Глазамицкой, она что-то тревожно шепчет на ухо, боясь, что я, посторонний незнакомый человек, услышу. Когда женщина вышла, Глазамицкая рассказала следующее:

«Сегодня на разборке утка свалилось несколько женщин. Все, что можно было сделать, столовая сделала. Она сознательно обворовала рабочих и упавших подкормила. Сейчас эти женщины лежат в кабинете начальника цеха.

Этот товарищ, что прибегала ко мне и шептала на ухо, рассказала, что в ткацкой фабрике произошел такой же случай. Я не знаю, что делать, так как в столовой ничего нет. Да и не можем систематически «обворовывать» работниц для «дистрофиков». Придется мобилизовать коммунистов».

Оказывается, на фабрике уже не первый раз проводят такие мобилизации. Они заключается в том, что сама Глазамицкая, директор тов. Юрков, технорук Леновский, секретари цеховых партийных организаций самостоятельно отказываются от своей нормы хлеба. Они собирали карточки, шли в магазин и затем распределяли хлеб среди дистрофиков. Такая же мобилизация была проведена и сегодня, в ней своей карточкой участвовал и я.

На Волковском кладбище. <.. > На улицах, прилегающих к погосту, можно найти множество «подкидышей». Одни завернуты как мумии, другие просто в рабочих костюмах, третьи, что очень редко, в гробах или ящиках подброшены к домам, завезены во дворы, а некоторые валяются на середине улиц. Сколько труда нужно приложить, чтобы убрать этих «подкидышей». Сколько надо иметь наглости, чтобы бросить, как собаку, своего близкого человека. <…>

На кладбище огромное скопление мертвых. Они всюду— между могилами, на тропинках и дорожках. <…>