Весенний шум - Елена Серебровская

— Для меня, пожалуй, никакой срочности в этом нет, — ответил отец, не снимая с лица улыбки. — Не знаю, как для тебя…

— Для меня тем более, — резко ответила Лида, как будто подозрение отца бросало на нее какую-то тень. — Я прошу прописать его и только. Маме я объясню, тут нет ничего особенного.

Если бы речь шла не об Иване Сошникове, отец говорил бы с дочкой, наверное, по-другому. Но он немножко знал своего ребенка, и он разрешил.

Конечно, дальше все стало проще и понятней. Через два месяца они поженились, а еще через год Степан Федорович стал дедушкой. Лида была счастлива, но семейная жизнь сказалась на ее деловых успехах: ее оставляли в аспирантуре, а она отказалась от этого, потому что забота о малыше и обязанности жены заняли все ее время. Маша уговаривала ее попытаться, профессора дали ей такие замечательные отзывы! Лида не попыталась. Материнство потребовало ее всю, без остатка.

Однажды Ивана послали в командировку в Среднюю Азию, на расследование какого-то сложного дела. Лида была беременна вторым ребенком. Иван отсутствовал долго, месяца три, и она стала нервничать, как он там, почему не едет. К тому же до рождения малыша оставалось не так уж много времени.

Иван писал редко и скупо. Ему трудно было писать, да и почерк был некрасивый, угловатый, колючий, совсем не соответствовавший его твердому, волевому характеру. О деле, которое было ему поручено, он не распространялся вовсе, чувства свои описывать не умел, и поэтому письма его казались Лиде слишком сухими и скупыми.

Каково же было удивление Лиды, когда после длительного молчания Иван прислал письмо… из Москвы. О том, почему он очутился в Москве, он, разумеется, не распространялся, только дал Лиде понять, что наткнулся на какие-то материалы, которые невозможно распутать как следует без консультации с Центральным Комитетом партии. О том, когда он намерен вернуться домой, Иван умалчивал.

Маша заходила к подруге, которая внезапно оказалась в разлуке с мужем так же, как вот теперь Маша. Но если Маша не высказывала никакой тревоги по поводу отсутствия мужа и терпеливо отсчитывала дни, оставшиеся до его возвращения, то Лида вела себя иначе. Несмотря на всю серьезность профессии Ивана, Лида жестоко страдала от ревности и очень волновалась по поводу его задержки.

Иван приехал и сообщил, что, разбирая порученное ему дело, он обнаружил со стороны местного блюстителя законов — городского прокурора такие нарушения законности, что оставить все это без последствий не мог. Сейчас все закончено, работала специальная комиссия ЦК, атмосфера там очистилась. Все было бы хорошо и просто, но дело повернулось так, что его самого, его, Ивана Сошникова, назначили прокурором этого города.

С этим назначением Иван приобретал большую самостоятельность, хотя и терял отличные бытовые условия жизни в Ленинграде. Лида не успела хорошенько упрекнуть его за то, что он согласился ехать, не посоветовавшись с ней, — Иван объяснил, что отказываться было невозможно. Единственное, о чем он попросил, это — дать ему отпуск на два месяца, пока разрешится жена.

Последняя Машина встреча с Лидой была не очень веселой. Лида решила ехать. Она не пошла в аспирантуру, она поняла, что на ближайшие два-три года дети привяжут ее к дому. Лида смотрела на вещи трезво — она не имела выбора.

Маша не очень-то спорила с подругой, чтобы не обидеть ее, но в душе оплакивала Лиду. Ей казалось, что сама она поступила бы не так, сама она сохранила бы за собой свою работу, свое любимое дело. Для нее это дело было любимым, — может, для Лиды это было не так? Но стоило вспомнить Лидины доклады на конференциях, как сомнение исчезало, — Лида Медведева была умница, она мыслила самостоятельно и своеобразно. Однако женская судьба, вековая традиция оказались сильнее.

Они уехали с двумя маленькими детьми, уехали в глушь, в дальние края, где многое было похуже, чем в Ленинграде, — и питание, и врачи, и жилье. Но отпустить Ивана одного хотя бы на год Лида не могла.

Письма ее Маше были жизнерадостными. Теперь она стала хозяйкой и главным лицом в доме. В этом было что-то лестное, приятное, — Лида оказалась боевой и энергичной хозяйкой, добилась приличной квартиры, при которой был садик и крохотный огород, и вскоре наладила жизнь довольно недурно. И только одного она не добилась, — пойти работать по специальности все еще не удавалось.

Уже ударили морозы, на набережных Невы и Фонтанки уже стояли грузовики, сбрасывая снег за решетку, а Кости все еще не было. Движение времени безостановочно. В день, когда выпал первый в эту зиму снег, Маша услышала на улице веселый смех молодежи и слова, восхищенные слова: «Девочки, первый снег!» Первый… Сколько раз падал он уже, и всякий раз это был первый снег. И сейчас, когда в безотчетное чувство ворвалось размышление, и сейчас еще, все равно, Маша засмеялась от радости и подхватила с каменного парапета набережной на ладонь горсть пушистых невесомых кристаллов первого снега. Жизнь по-прежнему была удивительна и прекрасна.

Он приехал к самому, ну к самому-самому Новому году. Из телеграммы Маша уже знала, что он выехал, давно выехал, но ведь живем мы не в государстве Люксембург, и даже не во Франции, — там все близко, там, наверно, никто не опаздывает! А наша Родина так велика, так пространна, что самый быстроходный экспресс пересекает ее неделями. А на таком длинном пути, да еще зимой, каких только задержек не встретишь! Поезд задерживали снегопады, и Костя давно уже пожалел, что не рискнул полететь самолетом.

Наступило тридцать первое декабря, а его всё не было. Руки опускались, — зачем печь пироги и запекать в духовке добрый кусок свинины с чесноком и перцем, зачем украшать салат узорами и фантастическими орнаментами из вареных яиц и красных кусочков крабов, если Кости на Новый год не будет? Тихая встреча Нового года в кругу родительской семьи хороша в ранней юности, пока мы еще одиноки. А прожив четверть века и приобретя милого друга, тяжело встречать эту полночь одной или одному.

Сегодня она была занята в музее недолго, провела две экскурсии, посидела в библиотеке и уехала домой.

Он встретил ее на пороге, он ее, а не она его! Уже слегка отдохнувший с дороги и пообедавший, он жадно обнял ее еще в коридоре и поцеловал, больно стиснув обеими руками. «Ну что? Ну что?» — спрашивал он, а она сияла, разглядывая милое лицо, и бормотала: «Приехал… приехал…»

Все изменилось сразу, в доме посветлело, захотелось намастерить к празднику бог знает чего, изготовить невообразимые блюда, изобрести небывалые кушанья. Но она то и дело бегала из кухни к нему, целовалась и снова убегала, легкая, с засученными рукавами, в красном клетчатом фартуке, пахнущая лавровым листом и ванилью, чесноком и корицей, — Костю это разнообразие не смущало, оно казалось ему восхитительным.

Пробка от шампанского, советского шампанского, ударила в потолок, и струя пенистого напитка ринулась в подставленные бокалы, обрызгивая белоснежную скатерть и вызывая у собравшихся веселый смех.

— За новый тысяча девятьсот сорок первый год! За новое счастье, за наши успехи! — сказал Машин отец, встав и подняв бокал с шампанским. В эту минуту он был очень доволен — все трое детей собрались под родимым кровом, а дочка даже не одна — с мужем, хорошим человеком, выбранным ею самой, по любви.

Бокалы звенели, в них горело ярко-розовое вино, голоса стали громче, а на высокой, упершейся в потолок косматой елке засветились включенные Володей разноцветные электрические огоньки.

Костя привез с собой целый чемодан рукописей, всяческих выписок из книг, хранившихся в библиотеке Дальневосточного университета, и архивных материалов. Тайпины прочно завоевали его сердце, опыт их на первом этапе существования Тайпин Тянго был очень интересен и мало изучен. Крестьянская революция… Революционная война, длившаяся несколько лет. Они так и строили свое государство: взвод — это община из двадцати пяти семейств, низовая административная единица; армия — тринадцать тысяч семейств. «В случае тревоги начальник руководит ими, как солдатами для истребления врагов и для поимки воров. Когда спокойно, под руководством начальника они занимаются обработкой земель, как земледельцы» — гласил закон тайпинов. Воры упомянуты не случайно, — тайпины не имели полиции, а законы их сурово карали бандитизм. Интересно, как сквозь феодальную скорлупу, сковывавшую силы народа, пробивалась эта могучая потенция, инициатива тружеников, словно не могла дождаться назначенных историей сроков создания настоящей демократической республики, которую подопрут плечи фабричных рабочих и их все понимающей партии. Нет, Какой бы неудачей ни кончилось движение тайпинов, на первом этапе оно было плодом давней народной мечты.