Весенний шум - Елена Серебровская

Костя пропадал целыми днями в библиотеке, иные дни сидел дома до прихода Маши с работы, а потом уходил, потому что жена отвлекала. Зоя тоже видела его редко — утром ее уводили в детский сад, вечером она ложилась еще до прихода Кости.

Так нельзя! Что-нибудь надо и семье оставить. Маша не стала читать Косте мораль, просто она сказала, что следующее воскресенье они втроем должны поехать на Острова, там будут лыжные соревнования, можно погулять, посмотреть, проветриться. Костя пробовал спорить, он же рассчитал все дни до одного, ему отдыхать нельзя. Но так как в житейских делах Маша была опытней и сильнее, ей удалось доказать, что поехать надо. В самом деле, разве у нее меньше дел и забот? Служба, кандидатские экзамены, исподволь — работа над будущей диссертацией. Еще хорошо, что удалось найти женщину, которая убирает и обед варит, а то бы Маша замучилась. А отдыхать тоже надо, нечего!

День выдался теплый, было градуса три мороза. Солнце то выбиралось из груды снежных облаков, то валилось куда-то, словно мальчишка, которого товарищи опрокидывали в снег. Погода выдалась веселая, и народу на Островах было много.

Они вышли к лыжной дорожке и остановились. Впереди стояла семья — отец в офицерской шинели со шпалами на воротнике, мать и двое ребят. Мать была небольшого роста, ее пропустили вперед вместе с мальчиком лет восьми. Старшая девочка, уже догнавшая маму по росту, покровительственно положила на материнское плечо свою крупную ладошку, очень похожую на руку отца, который слегка обнял жену за спину. Рука сынишки касалась матери с другой стороны.

Вид этих трех ласковых рук, отличавшихся одна от другой только размером, почему-то растрогал Костю. Он посмотрел на эти руки, и Маша тоже взглянула на них, и оба поняли мысли друг друга. Костя нагнулся слегка к Машиному уху и сказал вполголоса.

— Он ее очень любит, ты видишь? Он и детей научил любить мать, и вот теперь его любовь словно утроилась… И я тоже так хочу. У нас их будет не меньше пяти человек, и все будут любить тебя.

— Сумасшедший, — сказала Маша шепотом. — Пять много. А один будет определенно, еще в этом году.

— Правда? Ты не пошутила? — спросил он уже громче.

— Видно, правда. Рановато, я хотела после того, как закончу с диссертацией… Любить-то он меня будет, да ведь сколько сил в него вложить придется.

— Машка, неужели я не помогу? Неужели ты думаешь, что я брезгую женской работой? Я и пеленки стирать научусь, чтоб тебе легче было.

— Рановато… Ну да не будем обижать будущего потомка всякими сомнениями. Одно меня радует: ты встретишь меня, когда я выйду из родильного дома, и ты понесешь младенца. Он будет завернут в голубое шелковое одеяльце и перевязан лентой, а ты понесешь его рядом со мной… Этого в моей жизни еще ни разу не было. Наверно, это очень приятно.

Они забыли про лыжников, они видели только друг друга, и одна Зоя напоминала об окружающем, вскрикивая время от времени: «Мама, смотри, он перегоняет!»

Костя уложился в срок — защита его диссертации прошла еще до окончания учебного года. Против присвоения ему степени кандидата исторических наук был подан только один голос.

Итак, Костя стал кандидатом наук. Почти одновременно он получил направление на работу в один из педагогических вузов Дальнего Востока. Комиссия по распределению на работу намечала его заведующим кафедрой. Это была большая честь — начать после аспирантуры свою работу в качестве заведующего кафедрой. Костину диссертацию предназначили для печати, известный китаист профессор Алексеев дал о ней хороший отзыв. Будущее было многообещающим.

Машина работа была еще далеко не закончена. Ее записи рассказов красногвардейцев Петрограда и другие собранные ею материалы требовали дополнительной работы в архивах. Прошло еще слишком мало времени, чтобы в свободные от службы часы успеть собрать весь материал, нужный для диссертации. Говоря серьезно, надо было посидеть в архивах с полгода, — писать можно было бы тогда уже где угодно, хоть и на Дальнем Востоке. Ведь не собирался же Костя ехать на работу один…

Это надо было обсудить с ним вместе, обсудить хорошенько. Он не просил об этом, он считал само собой разумеющимся, что жена поедет с ним вместе. Но для Маши не всё было так ясно, как для него.

Однажды в субботу, встретившись за чайным столом после одиннадцати вечера, они заговорили о будущем отъезде невольно, — в детском садике Зои спросили, поедет ли она на дачу, и Маша не решилась ответить отрицательно. Садик собирался переезжать на берег моря, в Териоки, надо было внести нужную сумму денег и приготовить летнюю одежду.

— Зоя не поедет на дачу с садиком, потому что скоро нам придется собираться в путь-дорогу, — спокойно объяснил Костя, узнав о разговоре в садике. — В крайнем случае, ей можно поехать на один месяц.

— Нам есть еще о чем подумать и кроме Зои, — осторожно сказал Маша. — Ты же знаешь, что я не закончила сбор материалов для своей диссертации.

— Диссертации? — Костя словно в первый раз услышал об этом. — Да, ты ведь уже занимаешься диссертацией! Может быть ты, в крайнем случае, возьмешь новую тему?

Как легко он это сказал! Ему бы предложить бросить своих тайпинов! Новую тему!.. А если Маша так увлеклась уже этой темой, своими красногвардейскими отрядами, что вовсе не имеет охоты менять ее?

— Все-таки многое в психологии людей почти не изменилось, — печально сказала Маша. — Посылают человека на работу — и подразумевается, что жена поедет за ним. Научными интересами женщины легко пожертвовать. Она же прежде всего жена. Подсобное существо…

— Ну зачем эти разговоры… — Костя поморщился, как от боли. — Неужели ты думаешь, что я полюбил бы тебя, если бы у тебя не было своих интересов, если бы ты не была умницей? Подсобных существ сколько хочешь…

— Ну конечно, самое важное во всем этом, полюбил бы ты меня или не полюбил. Все-таки в центре всего стоишь ты. Недаром по-украински мужчина значит — чоловик, а женщина — просто жинка.

Костя снисходительно улыбнулся, встал из-за стола и обнял жену.

— Ну хорошо, Машенька, я никогда не хотел посягать на твою личность, на твои самостоятельные интересы. Мне они тоже дороги. Но что ты предлагаешь? Не жить же нам вечно порознь. И потом, — он улыбнулся как-то молодцевато, победоносно, — потом, ты ведь все равно ждешь маленького…

«С ними, как в бою, — вспомнила Маша слова Люси об отношениях мужчин и женщин. — Вот уж и я поймана, и не им, а самой природой. А против природы трудно восставать. Детей, что ли, не иметь? Так это бред, глупости, я и сама не соглашусь не иметь их. Значит, жертвовать своими профессиональными интересами, теми, которые подтверждают мое равенство с ним?»

— Мне всего-то каких-нибудь полгода бы, — жалобно сказала она вслух.

— Самое удобное было бы ехать вместе. Ведь нас трое, а тебе уже и тяжести поднимать нельзя. А вещей у нас наберется, сообрази. И там, на месте, устроиться надо… Я без тебя все растеряю или растащат у меня… Машенька, разве можно меня одного отпускать… И, наконец, женатый я человек или холостяк?

— Ничего нового не будет, я вижу, — печально ответила Маша, отвечая на свои собственные мысли. — Уеду, обрасту детьми и стану домашней хозяйкой. Что же мне сделать, чтобы добрать в архиве, что требуется? Если бы я не работала, я закончила бы это быстро. Месяца за три, может быть. Но у меня же служба… А писать я могла бы там, я уверена. Я же быстро работаю, и потом такая тема, она ничем не хуже твоих тайпинов. Даже интересней — практическое осуществление революции, хотя бы некоторых ее моментов. Понимаешь, у меня пятнадцать крупных блокнотов исписано, — добрать бы, что надо, а потом засесть писать. Видно, я от отца эту жилку унаследовала, хочется мне добираться до истины, изучать, всякие гипотезы строить. Интересно, мне, понимаешь? Может, я пользу людям принесу.

— Да, конечно, умная у меня малышка, — беспечно согласился Костя. Это согласие сработало в пользу его предложения, Маша сразу подумала: «Умная, рассуждает, согласен даже, а семейные заботы ему чужды, о хозяйственных делах все равно мне думать придется. На него положиться нельзя, это же ясно». Нет, выход надо было найти, придумать самой. Придумать и предложить, а он согласится. Его ум приспособлен только для науки.