Двери во Тьме - Андрей Круз

— Что это дает? — озадачился я.

— Надо еще сделать анализ крови сравнительный — мы вроде как придумали технологию, — задумчиво заговорил Милославский. — Но выходит так, что мы с вами земляки. — Наткнувшись на мой непонимающий взгляд, он объяснил: — Мы из одного слоя действительности. Только мы двое на весь Углегорск и окрестности.

— Вы так сентиментальны? — поехидничал я.

— Нет, я вообще не сентиментален, — покачал головой Милославский. — Но я имею все основания полагать, что пройти между слоями действительности могут только те, кто имеет отношение к обоим слоям.

— Чуть подробней с этого места можно?

Я уже понял, к чему он клонит, но хотел убедиться. Пусть до конца говорит.

— Вы провалились оттуда сюда, как и я, — взялся объяснять профессор. — Но за вами проход не закрылся, он так и держится. Если все правильно сделать, то туда можно заново войти, я уверен. И вам, я думаю, сделать это проще, чем мне. Это ваш проход, не мой, в нем ваш отпечаток. Насчет себя я уже не могу быть настолько уверенным… но готов рискнуть. А кроме нас двоих больше туда никто не войдет.

У меня сердце в желудок провалилось. И где-то там застряло, слабо трепыхаясь.

— Никто? — повторил я. — Вообще? И что будет, если кто-то попытается?

Милославский посмотрел на меня, потом кивнул понимающе, оглянулся на Настю.

— Я думаю… пока только думаю… что канал вообще не сработает. В самом худшем случае он завернет в какую-то неизвестную действительность, может быть, куда хуже этого самого Отстойника. — Он постучал ладонью по столу. — Я бы не хотел ставить такие эксперименты на себе. Я понимаю, что вы планировали, но… — Он помолчал секунду, посмотрел в сторону Насти, болтающей с Тенго, затем продолжил: — Я бы не стал так рисковать на вашем месте. Жить можно и здесь. Даже очень хорошо жить, вы уже имели возможность убедиться. А если хотя бы мы двое сможем ходить туда и обратно свободно, то жизнь можно сделать намного, намного лучше.

Я ничего не ответил — лишь вздохнул глубоко, пытаясь бороться с навалившимся на меня разочарованием. Тяжким разочарованием.

— Послушайте, вы ведь почти вечную жизнь получаете взамен, — сказал Милославский. — И вы понимаете, что ваше положение на общественной лестнице тоже сильно изменится. Хотя бы потому, что вы жизненно необходимы мне. Мне не справиться одному. А я — один из столпов общества в Углегорске, надо мной всего один человек, если понятно объяснять.

— Что за секретный отдел архива личных дел на Ферме? — перевел я разговор на другое.

Этого вопроса он явно не ожидал, но не смутился, ответил:

— Это дела с совпадениями. «Двойники» мы их называем. У меня до вашего появления «двойника» не было. Поэтому мое дело лежало в открытом разделе. Теперь уже нет.

— Почему секретность?

— На всякий случай: черт его знает, кто и как решит такими знаниями распорядиться? Люди здесь нервные, еще до каких-нибудь жертвоприношений додумаются.

Предположим, все так и есть. Не то чтобы я ему до конца поверил — Милославский не тот человек, кому именно до конца верить хочется, — но вообще в логику всего происходившего его рассказ укладывается. И вот именно в то, что мы с ним из одного «слоя», я поверил. Просто потому, что он заваливал меня этими анкетами. А это значит, что он в них за что-то зацепился.

И про «жертвоприношения»… вообще-то без них уже не обошлось. И мне очень интересно узнать, с кем «двойниками» были сестры Скляр. Об этом я и спросил: терять все равно уже нечего.

— Серых, — коротко ответил Милославский. — Он ушел с Фермы как раз тогда, когда они провалились в Отстойник. У него уже была теория, а у нас еще нет. Он ушел и начал… гм… «эксперименты».

— В месте моего провала…

— Думаю, что это сделали именно они, не адаптанты, — кивнул Милославский. — Согласен с вами.

— И почему провалился я?

— Точно пока сказать не могу, но думаю, что «дыра» из вашего… то есть нашего слоя действительности уже существовала… вы же практически из дома провалились?

— Да.

— Когда-то там что-то случилось. Какое-то кровавое злодейство, если можно так выразиться. Не знаю когда, может, при государе Иване Васильевиче Грозном, а то и раньше. И из него получилось… ну как воронка, узкая и длинная, — он начал рисовать что-то карандашом на обороте моей анкеты, — вот такая, как вихрь, который метался между слоями действительности, пока не налетел на встречный вихрь, — он нарисовал вторую растянутую спираль, пересекающуюся с первой, — и они замкнулись. В этот смерч попали вы, сработали, вместе с темнотой и заглянувшей туда Тьмой, катализатором. Бац — и вы здесь.

— В стороне от места жертвоприношения, — усомнился я.

— Да, но аномалии магнитного поля ощущаются по довольно большому участку, абсолютной точности не требовалось. Я же сказал, что воронка. — Он несколько раз с усилием провел карандашом по расходящейся части нарисованного вихря. — Вот по всей этой зоне и возможен разброс.

— Стоп, — накрыл я ладонью схему. — А почему Серых не мог войти в этот тоннель? Убитая Скляр была его двойником.

— Думаю, что все не так просто. И я пока не знаю, что именно там непросто. Но жертва ему не помогла. Не доделали они что-то, не сумели. Они поехали домой, разочарованные, а в тоннель затащило вас, и он до сих пор с вами связан. Думаю, что смерть этой женщины его просто «заякорила», не дала угаснуть. И ей совсем не надо было быть чьим-нибудь двойником, тут мог быть кто угодно, уже живущий в Отстойнике. — Перехватив мой взгляд, он добавил: — Я понимаю, что это трагедия и это гнусность, но… в чем-то нам с вами повезло. Больше «заякоренных» тоннелей мы не знаем. И он вполне мог бы быть пригодным для кого угодно другого, а получилось, что для нас.

— По-нят-но, — сказал я по слогам.

— Вы возвращаетесь?

— Я подумаю. До завтра. Потому что готов ручаться, что вы сегодня обратно возвращаться не будете, так ведь?

— Так, мы здесь же ночуем, — подтвердил мою несложную догадку собеседник.

— Вот за завтраком я вам наше решение и скажу, — выдал я.

Милославский хмыкнул, поморщился, но в итоге сказал:

— Договорились.

— Черт, я пьяный, и я объелся, и при этом должен думать. И не просто думать, а над смыслом жизни.

— Ну напрягись, — сказала Настя, сидящая у зеркала и расчесывающая волосы. — Ты ему веришь?

— Как тебе сказать, — пожал я плечами. — В то, что он рассказал… в смысле, в факты — верю. А в то, что его интерес во мне как в пропавшем и снова найденном брате, как в индийском кино, — нет. У таких людей, как профессор, не бывает прямых мыслей и прямых ответов. Вместо ответа ты получаешь версию, более или менее приближенную к реальности. Приближенную ровно настолько, насколько Милославскому нужно, чтобы от тебя чего-нибудь добиться. Сейчас он добивается того, чтобы я был у него под рукой.