Зима в раю - Елена Арсеньева

Дверь камеры захлопнулась.

Русанов попытался подняться, но не смог. Ему помогли, он справился с приступом головокружения и огляделся:

– Еду приносили?

– Идите сюда, Александр Константинович, я вам хлеба припас, – замахал рукой сосед, преподаватель с истфака университета Кругликов.

Кругликову «шили» создание студенческой контрреволюционной организации. Но не на того напали! Лишь только ему предложили на подпись список членов упомянутой организации, он поставил среди первых фамилию сына начальника Энского НКВД, тоже учившегося на истфаке. Следователь был так потрясен, что немедленно отправил Кругликова в камеру и уже почти месяц не вызывал его на допросы. Больше вопросов по поводу студентов-контрреволюционеров никому из сидевших в камере не задавали, и можно было предположить, что местные начальники чрезмерно озадачены происшедшим и даже не знают, как из создавшейся ситуации выпутаться. Народ здесь довольно быстро, самое большее через две недели, расталкивали по другим камерам. Некоторых уводили в том направлении, откуда не возвращаются. Кругликова не трогали, он стал в некотором смысле старожилом и лучше всех понимал знаки тюремного, или римского, телеграфа. Он ведь писал кандидатскую диссертацию об Энской организации большевиков в 1905 году…

Тюремная азбука проста. Тридцать букв русского алфавита (без мягкого и твердого знаков, а также без ё) помещаются по горизонтали в таблицу: пять клеток в высоту, шесть в ширину.

Выглядит это так:

а б в г д е

ж з и й к л

м н о п р с

т у ф х ц ч

ш щ ы э ю я

Сначала следует запомнить начальные буквы строк, на каком ряду значится каждая буква азбуки. Выстукивают сначала номер горизонтального ряда, потом порядковый номер места, которое буква занимает на строке. Например, «в» простучится как один удар – пауза – три удара. Каждая буква второго ряда обозначается двойным стуком, а затем уже стуком, обозначающим ее место (скажем, «л» – это два удара – пауза – шесть ударов). Ну и так далее. Перестукиваться нужно очень ритмично. При ошибке нужно поскрести стену. Окончив фразу, следует стукнуть по стене кулаком. Каждый разговор обязательно начинается вопросом: «Кто вы?»

Для Русанова и многих других тюремная азбука была сущим кошмаром, однако Кругликов, у которого была отличная зрительная память и хороший музыкальный слух, в перестукивании здорово поднаторел. Почти все время он проводил в самом неприметном со стороны двери углу, приставив к стене «слуховой аппарат» – стеклянную банку. Стекло резонировало и позволяло гораздо четче воспринимать перестук. Прием сообщений велся, как правило, днем: в ночной тишине стук слышали отнюдь не только те, кому он был предназначен. А карали за передачу сообщений жестоко: избивали и бросали в «горячий» карцер – с накаленными батареями отопления. Его мало кто выдерживал…

– Ну что там у вас, Александр Константинович? Что сегодня? – сочувственно спросил Кругликов.

– Да все то же, – неопределенно пробормотал Русанов, с трудом жуя хлеб и пальцем разбалтывая в жестяной кружке с остывшей водой кусочек сахару, сбереженный для него.

В голове шумело, невыносимо хотелось спать. Но ложиться днем не разрешалось. Если только прикорнуть за чужими спинами…

Александр выпил чуть сладкую воду, хлебом вытер кружку досуха и доел кусок.

– Полегчало? – сочувственно проговорил Кругликов.

Русанов кивнул, протер слипающиеся глаза.

– Поспать хотите? – спросил Кругликов. – Ну давайте, вздремните, я вас прикрою. Хотел, правда, посидеть «на приеме», вдруг какие-то новости будут, но ладно, пусть Толик Стрешнев посидит.

Анатолий Стрешнев был доцентом физфака и тоже считался хорошим «телеграфистом».

– О чем новости-то? – вяло спросил Русанов.

– А вы разве ничего не слышали? Ах да, – сам себе кивнул Кругликов, – передали уже после того, как вас увели… Вчера утром снесли Петропавловское кладбище.

– Как это? – вскинул на него глаза Русанов. – Почему?

– А там парк собираются разбить. Чтобы, знаете, аллеи, детишки, качели… – Кругликов неопределенно пощелкал пальцами.

– Призраки, ожившие покойники, кости из земли торчат… – в тон ему продолжил Русанов. – Нет, вы правду говорите?

– О Господи, – вздохнул Кругликов. – Завидую я вам, Александр Константинович. Всю жизнь в нашей страннушке живете – и еще не отвыкли удивляться? Меня так, кажется, уже ничем не проймешь!

Русанов вспомнил, какой сюрприз преподнесли ему два последних дня. Если бы Кругликов узнал, что следователь Поляков – это на самом деле…

– Так что, когда мы с вами выйдем на свободу – если выйдем, конечно, – у нас будет масса возможностей прокатиться на качелях-каруселях и покушать мороженого в павильоне в новом парке на Полевой. Ну или пивка попить, смотря по желанию, – невесело усмехнулся Кругликов.

– Боюсь, запашок там будет стоять такой, что никакого пивка не захочешь, – хмыкнул и Русанов. Строго говоря, он еще не совсем верил в то, о чем говорил Кругликов.

Да уж. Трудно поверить!

Тетя Оля! – вспомнил Александр вдруг. И дед с бабкой. А Сашка-то до сих пор украдкой бегает на могилу к Вознесенскому… Ох и наплакалась она, наверное, бедная девочка! И… и Смольников там похоронен…

– А что же народ? – спросил Русанов, отгоняя воспоминания о Георгии Владимировиче: так вдруг сердце защемило, что сил нет. – Безмолвствует, как ему и положено?

Глаза Кругликова вспыхнули.

– А вот и нет! – сказал он с торжеством. – Вот и нет! Бросился народишко на защиту дорогих покойничков, бросился-таки! Конечно, кладбища не отстояли – в один день там все порушили: и комсомольцы били-колотили, и техника работала почем зря. А все-таки были, так сказать, эксцессы… Женщины в основном старались, да плохо все кончилось, разумеется: человек десять арестовано, а то и больше. Кого-то просто избили, по больницам развезли, ну а особо ретивых замели…

– Черт… – выдохнул Русанов. – Тяжело им придется!

– Организацию контрреволюционных выступлений против властей точно пришьют, – кивнул Кругликов.

– Иван Сергеевич! – негромко окликнули из угла. – Стучат! Идите слушать!

– Пусть Стрешнев послушает.

– Да его ж на допрос увели, вы что, не видели?

– Черт, забыл. Извините, Александр Константинович, – Кругликов поднялся. – Я скоро вернусь. Товарищи, может, вы обеспечите человеку прикрытие?

Он обращался сейчас к двум крепким парням из общества «Трудовые резервы», взятым за «диверсионный подрыв культмассовой работы партии». Правда, в чем тот подрыв выражался, никто, кроме следователя, еще не знал. Парни самозабвенно играли на полу в «морской бой», и один из них, не говоря ни слова, махнул рукой себе за спину – давай, мол, устраивайся.