Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

Мгновение я смотрела самой себе в глаза, а потом торопливо зашагала в другую сторону.

Была ещё девушка, лежащая в пруду среди цветов, белая и мёртвая. Ещё — бредущий сквозь пепел старик. Ещё — стая собак, неслышно несущаяся сквозь туман. Ещё…

Потом я снова увидела в тумане себя и кровавое пятно на груди.

Нет, это всё не годится. Можно сколько угодно смотреть на чужие страхи, но это совсем не похоже на выход! Мне нужен Дезире, нужно найти Дезире, и вместе мы обязательно что-нибудь придумаем. Он ведь здесь где-то? И золотая нить…

Золотая нить размылась туманом до прозрачности, но я шла по ней, как по компасу, отмахиваясь от жутких видений.

И нашла его — закованного в латы рыцаря, замершего неподвижно ко мне спиной.

— Дезире? — тихо позвала я.

Он не ответил, только чуть заметно вздрогнул, и латные пластины на плечах сверкнули чуть иначе.

— Это я, — сказала я и робко тронула белое крыло. Перья были мягкие-мягкие, будто шёлковые. — Олта… ты говорил, что последний танец…

Он молчал, и я всё-таки подошла ближе, взяла его за руку, заглянула в лицо. Дезире был бледен и сосредоточен, а смотрел куда-то сквозь меня, в клубящийся впереди туман.

— Я знаю, тебе не очень нравится рыцарство, — неловко пошутила я, — но тебе очень хорошо так. И крылья очень красивые. А где твой меч?

Он моргнул. Заглянул в моё лицо и ответил глухо:

— Мой меч сделан из боли.

-iii.

Всё здесь было размытым и ненастоящим. Всё здесь не имело никакого смысла, все его слова не имели значения, видения были куда больше похожи на сны, а у лунных были отражения, болезненно похожие на них самих, — и всё равно я знала с оглушаюшей чёткостью, что этот Дезире настоящий.

Я сплела наши пальцы, а он глянул поверх моей головы и кивнул:

— Смотри.

Туман взметнулся — и хлынул к нашим ногам морской волной.

Пена была белая-белая, как облако, сбежавшее с небосвода. А вода — глухая иссиня-чёрная, точно беззвёздная ночь. Море сердилось, берег был усыпан укатанным волнами стеклом, а где-то в отдалении мелькали гребни чудовищ.

На берегу стоял тощий мальчишка в длинном рыжем жилете и сплетал в сложную сеть знаки.

— Цвет моего Рода…

Мальчик был бос: ботинки стояли чуть в отдалении. Тёмные воды лизали его ноги, а штаны были подкатаны так высоко, что длинный расшитый жилет спускался даже немного ниже. Знаки удавались плохо, они то зажигались ясно, то путались и гасли, но мальчик всё продолжал и продолжал плести.

Годы изменили его, но я хорошо знала и этот подбородок, и едва заметные ямочки на строгом лице.

— Ты был… колдуном? — я погладила пальцами твёрдую ладонь.

— Конечно. Смотри, как хорошо придумано: верте фа… это первое из убитых мной чудовищ.

— Это остров? — спросила я, пытаясь разглядеть тонущий в мутном тумане горизонт. — Какой?

— Мкубва.

Над волнами снова мелькнул гребень, последний из знаков загорелся особенно ярко, и горячие, будто сплетённые из раскалённых нитей чары со свистом улетели вдаль. Вода вскипела и поднялась кровавой пеной, рёв оглушил, а потом из глубины видения набежала новая волна тумана и накрыла мальчика с головой.

На гребне волны показался корабль, длинная остроносая посудина, запряжённая морскими конями.

Мальчик повзрослел и обзавёлся залихватской причёской с глупо выкрашенными длинными прядями. В ухе крупная серьга, на ногах вместо штанов — пухлые шаровары, а жилет тот же самый, рыжий, хотя теперь он явно ему маловат и вряд ли застёгивается на груди.

— За борт бы выкинуть, — едва слышно заворчали тени.

— Заплатил хорошо…

Корабль скользил по волнам, как зачарованный. Вот морские кони замедлили бег, а корабль остановился у безлюдного мыса и сбросил в воду лодку.

Колдун сошёл на берег один. Моряки убрались обратно так быстро, будто земля казалась им проклятой. От корабля остался один только белый след на воде.

Колдун рухнул в чахлую прибрежную траву, перевернулся на спину, засмеялся, — и его накрыло новой волной тумана.

Из этой волны первыми появились руки — крупные ладони, длинные пальцы и тонкие точные жесты, которыми умелый чародей сплетает знаки во что-то замечательное. Теперь не разглядеть было, что он делал и зачем, но чары его выходили прекрасными, как полотно тончайшей работы.

Он шагал дальше через пустоту, оставаясь для нас на месте. Кому-то кивал, с кем-то здоровался за руку. Отпустил недлинную косу, потом её обрезал, потом постригся совсем коротко. Вместо шароваров стал носить кожаные двоедушничьи штаны-трубы на толстых подтяжках. Потом вдруг появился в костюме с длиннохвостым фраком. Потом — с сотней стеклянных линз, выстроенных на лугу.

Он прошёл дальше, всё так же не двигаясь относительно нас. К нему подъехал будто притянутый на верёвочке стол; колдун сгорбился над ним и сидел так, что-то считая и размечая циркулем, пока очерченный границами невидимого окна прямоугольники света бежали через комнату, сменялись ярким пятном лампы, а потом бежали снова. Потом встал, вывесил на несуществующей стене какую-то карту, бродил вокруг неё, расклеивая стекляшки так и эдак.

Я не успела даже моргнуть — а из туманного видения выплыло кресло, в котором сидела Юта. Она выглядела здесь лишь немного моложе настоящей и точно так же носила на шнурках две пары очков. В руках у Юты были какие-то бумаги; вот они села напротив друг друга, столкнулись макушками, ожесточённо о чём-то заспорили.

— …чертежей ещё нет, — напористо говорил колдун, — это надо ускорить. Больше людей нужно? Или в чём проблема?

— Амрис, так не делается! Нам нужен методический план, чтобы…

— Стройка сначала.

— Но расположение лабораторий…

Он отмахнулся таким знакомым, родным жестом:

— Если что, снесём пару стен. А через годик сделаем второй корпус. Сейчас главное, что это правильное место.

Этажи учебного корпуса росли сами собой. В туманном кабинете суета: кто-то заносил макеты, кто-то с пылом доказывал что-то и потрясал огромной таблицей, кто-то, пыхтя, внёс стопку одинаковых книг. Забежала тонкокостная смешливая девчонка, притащила с собой звенящий проволочными скобами человеческий скелет; пришла строгая, торжественная Юта, сгрудила колдуну в руки академическую мантию.

Потом, уже в пижамных штанах, он сидел в лаборатории и расставлял по вычерченным кругам стеклянные призмы — и всё вокруг звенело такой силой, что Юта принялась стучать в дверь и ругаться.

А потом на пороге возник подтянутый мужчина в форме Волчьей Службы. В руках его была папка, полная предписаний, — и я знала, чем заканчивалась эта история.

Про Амриса Нгье говорили: он идеалист и мечтатель. Он верил, что все мы равны, и что сознание властвует над природой. Он отказался от Тьмы и стал поклоняться Луне, он решил, будто всякого можно научить заклинаниям, он слышал слова изначального языка в дыхании ветра и придумывал ритуалы, про которые любой шепнул бы: невозможно.

Ещё говорят, что он черпал свою силу из Бездны. И — я теперь знала от него самого, — однажды он зашёл так далеко, что был проклят.

Люди утопили его за запретную магию, а потом разорвали на пятнадцать частей, и каждую из частей сожгли, пепел смешали с глиной, из глины налепили человечков, а человечков закопали в разных концах Леса. Тогда Амриса Нгье не стало.

Вместо него здесь и там стал появляться белый рыцарь без лица, несущий неминуемую кару чернокнижникам.

— Я не хочу смотреть, — тихо сказала я и зажмурилась. — Это ведь… ты? Става говорила, что у лунных свет наполняет тело, а в тебе и есть только свет, потому что… потому что тело… Я не могу это смотреть.

Дезире мягко прижал меня к себе, укрыл пушистым крылом и позволил спрятать в нём лицо. Туманные тени бурлили.

— Бездна! — выругался кто-то.

Потом раздался отчаянный, полный боли крик.

Я заткнула уши и попыталась подумать: ведь это всё невозможно. Всё это абсолютно, решительно невозможно, так не бывает, — не в нашем мире, и уж конечно не со мной.