Другая жизнь (So Much for That) - Лайонел Шрайвер

Ее недовольство, разумеется, не ограничивалось только этим. Глинис был всего пятьдесят один год, она не должна была стать потерпевшей. Она не из тех, кто должен выплачивать астрономические нравственно-душевные долги.

Шеп выехал с Девяностой улицы на Риверсайд. Лучи тусклого зимнего солнца играли в ветвях деревьев в парке, вспыхивая и затухая, как возникающие в голове воспоминания. Перед глазами всплыла сцена двухдневной давности.

Тем вечером, когда он вернулся с работы, во всем доме ярко горел свет. Он легкой походкой отправился наверх, но не обнаружил Глинис в ее «гнездышке», закутанной, по обыкновению, в пледы и одеяла. Он постучал в комнату Зака и спросил, не знает ли тот, где мама. Сын разразился криком столь громким, что наверняка смог бы перекричать канонаду, и сказал, что понятия не имеет, но уверен, что она должна быть где-то в доме. Шеп обошел первый и второй этажи, а затем спустился в подвал. Ее не было ни в прачечной, ни в его мастерской. Он даже обошел с фонарем вокруг дома. Прежде чем позвонить в полицию, Шеп вспомнил, что не поднимался на чердак. Там была лишь студия Глинис, и, насколько он знал, туда много месяцев никто не заглядивал.

Он нашел ее склонившейся над верстаком, свет рабочей лампы делал краски похожими на полотна Рембрандта: натюрморт «Болезнь и Серебро». Глинис даже смогла закрепить диск ювелирной пилы. Тонкие лезвия легко ломались; сломалось и это. Оно застряло в квадратном листе довольно толстого металла, врезавшись всего лишь на пару дюймов от края. Рядом с дрожащей рукой жены лежал чуть смятый листок, исчерченный волнистыми нечеткими линиями. Он не понял, уснула ли она или потеряла сознание, и на мгновение его охватил страх – не потеряла сознание, а еще хуже. Положив руку ей на лоб, он почувствовал, что, напротив, у нее жар. Прежде чем подхватить Глинис на руки и отнести вниз, он аккуратно убрал ее ладонь и извлек диск из металлического плена. С тоской оглядел ее последнюю работу – лист серебра с маленькой прорезью сбоку.

Как и ожидалась, Глинис не выказала ровным счетом никакого удивления, увидев его около больничной кровати. Шеп также спокойно воспринял то, что жена стала еще тоньше, совсем как тростинка. Кости на грудине торчали, как лезвия ее пилы, словно она их проглотила. Привыкший к тому, что тело ее усыхает, он порой с ужасом ловил себя на мысли, что уже не помнит, выглядела ли она когда-то по-другому. Только фотографии пробуждали воспоминания о женщине, которую он любил двадцать семь лет, и объясняли ее нежелание сниматься. Не подкрепленный ежедневно доступной картинкой перед глазами, образ величественной женщины, на которой он когда-то женился, постепенно тускнел, стирались воспоминания о ее гибких руках, стройных ногах с манящим темным островком между ними.

Он помог ей одеться. Когда он с трудом натягивал на нее красную накидку, подаренную Кэрол, она недовольно и резко сказала:

– Отойди от меня. С твоей помощью сделать сложнее, чем самой!

Медсестра передала листок с перечнем новых лекарств.

– Гольдман решил испробовать что-то новенькое, – сказала Глинис, когда они сели в машину, и откинулась назад, положив голову в тюрбане на подголовник, закрыв при этом глаза. – Тестирование нового препарата против рака кишечника дало отличные результаты. Может, оно победит и эту заразу у меня в животе. – Глинис закашлялась; теперь она всегда кашляла. – Не сомневаюсь, у него тоже целый букет «специальных эффектов».

Он хотел спросить, стоит ли ей сейчас переходить на новый препарат, хотя сам знал все лучше ее. Глинис с сентября не видела результатов анализов и томографии.

– Здорово, – только и смог выдавить он из себя, – если эта штука действительно дает хороший эффект.

– Ах да, Гольдман рассказал мне чудесную историю! Один из его коллег сказал при встрече с пациентом, которому только поставили диагноз, как и у меня, мезотелиома: «Можете не строить планов на Рождество». Какая грубость! Так пациент поспорил с этим врачом на сотню долларов, что через два года будет еще жив. Доктор посмеялся и сказал, что у него шансы пятьдесят к одному. И теперь этот чертов врач заплатил пациенту пять штук! Я была в восторге! Слава богу, мне не приходится иметь дело с таким циником, любителем говорить правду, – лишь бы скорее вырыть другому могилу.

– Лучше бы Гольдман был немного циничнее, – сказал Шеп, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно, хоть и был возмущен поведением онколога, тому бы лучше не рассказывать всем подряд такую «чудесную историю».

Над Гудзоном висело блеклое солнце, такое же жалкое, как и их разговор.

– Шепард, – вздохнула Глинис, – то, что я с нетерпением жду, когда это закончится, не означает… Теперь я понимаю, что чувствует марафонец на двадцать шестой миле. Кажется, что, если впереди ты увидишь финиш, станет легче. Я полагала, что последнее лечение вселит в меня бодрость, – знаешь, была почти уверена. А оно оказалось еще более трудным и не таким удачным. Слова «закончено» и «почти закончено» похожи. Но это ошибочно, они противоположны по значению. «Почти» значит, что процесс продолжается. Ты мечтаешь все закончить, добраться до финиша. Нет. Тебе еще надо пробежать одну милю, и ты бежишь. Не имеет значения, какое расстояние осталось позади, поскольку миля – это тоже очень много. Иногда мне кажется, что даже еще один день я не смогу выдержать. Целый день. Ты не представляешь, каким долгим он может быть, целый день.

– Я знаю, он кажется вечностью, бесконечным. Но и он закончится. – Шеп произнес это мягко, с искренним чувством.

Глинис ждала в машине, когда он пошел в аптеку. Приятно, когда в баре тебе без вопросов наливают то, что ты обычно пьешь, но быть хорошо знакомым с фармацевтом не столь радостно. Когда они остановились у дома, Шеп подставил жене руку, чтобы она могла опереться на нее, и они медленно поднялись по крыльцу, останавливаясь на каждой ступеньке. Даже путь от машины до двери был утомительным, и он усадил Глинис на диван в гостиной, чтобы сделать передышку перед крутым подъемом. Кроме того, ему надо было отнести на второй этаж еще кое-что, строгая атмосфера гостиной представлялась более подходящей для планируемого им разговора.

Он вышел, чтобы принести ей смородиновый сок, который налил в бокал для вина, хотя соломинка и придавала некоторую детскость. Она была слаба и не могла самостоятельно справиться со стаканом, поэтому он периодически отставлял его на столик, а затем вновь подносил к ее губам, призывая сделать глоток. Диван был белым, и он всегда беспокоился, что она что-нибудь на него прольет.

Он поставил стакан на столик и повернул соломинку в ее сторону, приготовил две таблетки антибиотиков и поочередно положил ей на язык. Его не покидало чувство, будто что-то происходит не так. Чего-то не хватает. Дело в том, что они оба молчали. Он посмотрел на Свадебный фонтан. Шея одного из лебедей опять покрылась желтоватым налетом, отчетливо различимым при солнечном свете. Это расстроило его еще и потому, что он до сих пор старался найти время, чтобы начистить серебро. Хуже всего, что не слышны были мелодичные звуки струящейся вниз воды, журчание, ставшее привычным фоном всех ужинов и коктейлей, смолкло. Должно быть, на прошлой неделе он забыл добавить воды.

Шеп наполнил кувшин на кухне и, вернувшись в гостиную, вылил жидкость в фонтан. Он не откликнулся на проявленную заботу. Все ясно: когда вода закончилась, он работал вхолостую, и насос сгорел. Что ж, не первый раз, не стоит поднимать шум из-за незначительной, в сущности, легко устраняемой поломки. Однако это показалось ему дурным знаком.

Сейчас был, безусловно, не самый подходящий момент, ему удалось с трудом сдержаться и не приступить к ремонту сию минуту; в мастерской всегда хранился запасной насос. Он неотрывно смотрел на неподвижную поверхность воды, в которой отражалось напряжение на его лице и беспокойство из-за невозможности исправить положение, напоминавшее боль последнего года жизни: он был не в силах починить сломанную вещь.

Поставив кувшин на пол, он опустился на диван рядом с женой и взял ее за руку.

– Мне кажется, ты потеряла счет дням. Помнишь, что завтра утром тебе предстоит давать показания против «Фордж крафт»?

Она резко вздохнула и закашлялась.

– Помню.

– Боюсь, ты не сможешь.

– Да, время не самое удачное. Жар прошел, но я еще не совсем здорова. Думаю, мы всегда можем…

– Да, мы можем перенести, но это меня и беспокоит. Я много раз откладывал встречу. Мне уже стыдно, да и промедление нам не на пользу. Ты знаешь, я никогда не верил в успех, но зачем тогда было начинать, если мы готовы проиграть. Было бы лучше, если бы ты смогла закончить дело, пока была не так слаба. Ведь это значит не просто произнести речь на камеру. Там будут юристы «Фордж крафт». Рик предупредил меня, что все может затянуться на несколько часов, да и перекрестный допрос – штука изматывающая. Однако я не буду просить еще раз перенести встречу. Либо ты завтра все сделаешь, либо вообще отзовешь иск.