Другая жизнь (So Much for That) - Лайонел Шрайвер

Это был не Зак. Узнав голос на том конце провода, он поднял палец и посмотрел на Глинис, вскинув брови, словно извиняясь. Со стороны она показалась ему такой изнуренной, что ей будет даже приятно посидеть одной несколько минут, пока он разговаривает. Он незаметно выскользнул в холл. Речь в трубке продолжалась, и он испугался, что крики ужаса станут слышны в гостиной, поэтому поспешно вышел на веранду. На улице было холодно, но страх, сковавший все внутри, был таким ледяным, что температура крови стала в одно мгновение не выше температуры воздуха, как у рептилий, способных приспосабливаться к внешней среде.

Было бы справедливо сказать, что Шепард Армстронг Накер вернулся в гостиную совершенно другим человеком. Воспоминания о приятных моментах супружеской жизни, от которых мало что осталось в настоящем, заставили его принять решение любым способом оградить жену от полученной информации, что и стало главным из произошедших в нем изменений. С того момента, как он прочитал подробно о ее болезни в Интернете, тщательно храня это впоследствии в себе, как личную боль, он столько раз скрывал от нее и результаты томографии, и выводы врача, что оберегать Глинис от неприятных новостей вошло у него в привычку. Из-за этой постоянной недосказанности он чувствовал себя лгуном в собственном доме.

Но до этого звонка он никогда не вел себя бесчестно с посторонними людьми. Он всегда честно заполнял налоговую декларацию, аккуратно указывая все, что должен. В отличие от его более легкой на руку жены он никогда не украл у Погачника ни гвоздика; он честно подписал договор с «Твилайт Гленс», связав себя обязательством, что будет своевременно вносить ежемесячную плату и не позволит себе взвалить на дирекцию проблему продажи дома против воли собственной сестры ради необходимости покрыть долг.

Десятки лет он выслушивал нотации друга, какой он болван, настоящий страдалец – синонимами этому слову можно считать «лопух», «козел отпущения», «дурак», «раб», «осел» и «подхалим», все зависит от настроения говорящего. Возможно, Шеп и понимал, что не всегда его налоговые выплаты идут на то дело, которое он бы одобрил, но большая часть витиеватых тирад Джексона не доходили до слушателя. Он относился к ним как к развлечению, веселой пустой болтовне, чтобы заполнить тишину во время прогулок по парку.

Сейчас они стали единственным наследством, которое оставил им его лучший друг. Помимо двух детей – один ребенок болен, второй толстый, – жены, чье сверхъестественное хладнокровие и выдержка в результате лопнули, воспоминание о диатрибах – вот что осталось от Джексона. Он поступил так ради них, живущих. Впервые в жизни Шеп Накер испытал гордость за друга.

Глинис лежала, свернувшись, на краю дивана. Он опустился рядом на колени.

– Гну, – сказал он, взяв ее за руку, – сядь, пожалуйста. Вот так. И прошу меня выслушать. Смотри мне в глаза, хорошо? Вот так. Я на тебя не злюсь. Я понимаю, как тебе было тяжело столько лет хранить тайну. Но у меня тоже есть один секрет. И мне тоже сложно держать его в себе.

Он подождал, пока они встретятся взглядами.

– Ты знаешь, что, продав «Нак на все руки» и получив прибыль от инвестиционного фонда, мы жили очень хорошо, так? Это позволило мне сделать заявление, что я уезжаю на Пембу, с тобой или без тебя. У нас были деньги. Да, я выбрал неудачный момент, мягко говоря. Но, Глинис, твое лечение стоило огромных денег. Лечение в «Каламбиа» не покрывается страховкой. Я старался оградить тебя от таких подробностей, чтобы ты могла заниматься только своим здоровьем. Но пришло время открыть карты.

Мы разорены, Глинис. С восемнадцати лет я – мы с Джексоном – работали более шестидесяти часов с неделю, создавая компанию с нуля. Даже после продажи я – мы с Джексоном – старались заработать, хотя превратились в простых служащих, да еще ненавидимых хозяином, он просто с трудом нас переваривал. Мы с тобой никогда не жили в роскоши, прости меня за то, что я не приглашал тебя в ресторан даже тогда, когда у тебя было настроение и аппетит. Но все, что я накопил, все, что нам удалось сэкономить, – этого больше нет, Глинис. Мой счет в «Мерил Линч» почти опустошен. Он будет закрыт, как только я оплачу аренду за следующий месяц, но даже если я не заплачу за дом, оставшихся денег не хватит на химию.

И еще кое-что, о чем я не говорил тебе: меня сегодня уволили, Глинис. У меня больше нет работы. Я не получу зарплату, но хуже всего то, что у тебя больше нет страховки. Я думал о «кобре», но и на это у нас нет средств. Так что следующий счет за химию я должен буду оплачивать полностью, а если ты не застрахован, они обязательно выставят сумму раза в два выше. Мы будем вынуждены объявить себя банкротами. Надеюсь, ты понимаешь, что я при этом чувствую. Мне очень неприятно, но, кроме того, я еще невероятно зол.

Его рассказ о финансовом положении их семьи, кажется, не произвел на нее впечатления, а вот слова о том, что он разозлился, вызвали больший интерес.

– Я, я, – бормотала она. – Что ж, дело во времени.

– Джексон. – Шеп замолчал, чтобы взять себя в руки. Он не хотел плакать или хотел, но не мог объяснить ей сейчас почему. Как сложно произнести его имя, хотя сказать об этом он обязан. – Джексон не может справиться с окружавшей его несправедливостью. Она его поглощает. И это ужасно. Но его взгляды на жизнь совершенно ненормальные. Если ты играешь по правилам, а остальные нет, ты оказываешься в дураках. Ты пытаешься справиться с обстоятельствами, сложившимися в твоей жизни, и люди думают, что ты так же справишься с их проблемами. Джексон до посинения доказывает, что таких, как мы с ним, обычно просто используют. И мы наказаны. При продаже «Нака» я заплатил налоговым службам двести восемьдесят тысяч долларов. Если подсчитать общую сумму, которую я перечислил этим сукиным сынам за всю жизнь, получится что-то около двух миллионов баксов. И это все тому же правительству, которое не купит даже тайленол моей больной жене. Им плевать и на моего отца, хотя он всегда исправно платил налоги. Джексон прав. Это бесчестно. Он не хотел, чтобы мы и дальше терпели. Может быть, единственное, что можно сделать для друга, – хоть раз его выслушать, – хоть раз отнестись к сказанному серьезно, так, мне стыдно признаваться, как я никогда не поступал.

Шеп использовал только настоящее время: «Джексон не может», «Джексон доказывает», это звучало естественно, но было лишь маскировкой. Прошли годы, прежде чем отец смог произнести фразу: «Мама была отличной кулинаркой» или «Она работала не покладая рук». Хотя употребление прошедшего времени по отношению к тому, чего не существует в настоящем, было правильно с точки зрения грамматических правил.

– Конечно, отец сказал бы, что это всего лишь деньги, – продолжал Шеп. – Возможно, и ты так думаешь, поскольку единственное, что представляет сейчас для тебя ценность, – это твое здоровье. Но я не могу защитить тебя без денег, не смогу поддерживать температуру в доме на уровне девяноста градусов в феврале или возить тебя в больницу на машине. Кроме того, не хочу показаться «циничным», но с тобой все может случиться. Как я буду жить потом? Как буду воспитывать твоего сына? Я старался изо всех сил заботиться о тебе, но сейчас я хочу получить кое-что взамен.

– Ты хочешь, чтобы я вернулась на фабрику и продолжила делать формы для зайцев?

Он улыбнулся. Люди получали Пулитцеровскую премию и за меньшие достижения, чем способность сохранить чувство юмора в подобной ситуации.

– Что-то в этом роде, – сказал он. – Вспомни, как-то я осмелился сказать тебе, что надеюсь хоть на небольшой вклад с твоей стороны в нашу копилку. Именно сейчас настал момент, когда ты можешь это сделать. Ты можешь нас спасти. Снести золотое яичко. Огромное золотое яичко.

– Но у меня его нет.

– Я обдумал все, что ты мне сейчас сказала. Ты была предупреждена об опасности товаров в художественном училище, и они были изъяты из употребления до того, как ты начала работать. Ты великолепно знала, что в них содержится асбест. Ты отлично представляла себе, каковы могут быть последствия работы с асбестом. И ты стащила коробку, несмотря на предостережения учителя, которая была предупреждена служащими «Фордж крафт». Думаю, ты права, если об этом узнают юристы, мы проиграем дело и потеряем огромную компенсацию.

Но училище закрылось много лет назад. Даже если Фрида Лютен и преподавала где-то еще, она наверняка уже на пенсии, кто знает, где она теперь. Твои одногруппники тоже не привлечены к этому делу. Возможно, Петра что-то и помнит, но она твоя подруга и будет молчать. Никто, кроме нас с тобой, не знает, что произошло на самом деле. Так вот, я хочу, чтобы ты завтра дала показания, и вложила в них все оставшиеся силы. И еще. Я хочу, чтобы ты солгала.

Дача показаний, начавшаяся ровно в девять часов следующим утром, продолжалась четыре часа. Шеп сидел на стуле около стены, в то время как Глинис заняла место во главе овального стола; даже если бы он и хотел помочь ей или взять перерыв, то не имел такой возможности. Ее явно смущала стоящая слева камера на треноге, готовая зафиксировать смущение, растерянность, даже отведенный от адвоката взгляд или малейшую оговорку. «Фордж крафт» представляла группа из пяти юристов, мужчин, что сразу показалось подозрительным. Глинис перечислила названия предметов и материалов, которыми пользовалась, детально описывая, как и для чего их применяли, и юристы сразу перешли к вопросам.