Избранные труды в 6 томах. Том 1. Люди и проблемы итальянского Возрождения - Леонид Михайлович Баткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда речь заходит о загробном блаженстве, т. е. когда равновесию земного и небесного явно угрожает нарушение, ренессансный автор, даже столь набожный, как Джанноццо Манетти, спешит избежать всякого резкого противопоставления небесной и земной красоты. Для Манетти остается открытым лишь вопрос, дано ли святым на том свете наслаждаться «блестящим зрелищем всех вещей божеских и человеческих (драгоценностями, звездами, красотой людей) посредством плотских очей, или умственного взора, или того и другого сразу», но он убежден, что этому радуются и в раю. Созерцание Бога – совершенный и универсальный акт восприятия всего, чем можно любоваться в мире. Разве не говорил блаженный Григорий: «Чего не увидит тот, кто видит видящего все!»[317]. Манетти наделяет святых вечной юностью, здоровьем, беззаботностью и т. д. «Так сладостен тот ясный и радостный мир…» Это, впрочем, цитата уже не из трактата Манетти, а из поэмы Ариосто, где рассказывается о встрече Астольфо со святыми в Земном Раю. При понятной относительности сопоставления описаний, далеко отстоящих друг от друга по жанру, тону и содержанию, все же их объединяет сходное ощущение, обращенное на христианские сюжеты и выраженное в приведенной ариостовской строке[318].
А. Тененти разбирает еще два ренессансных литературных изображения рая[319]. Каноник и теолог Чельсо Маффеи в трактате «О чувственных наслаждениях рая» утверждал, как и Валла, что без пяти плотских чувств райское счастье не было бы полным. Святые у Маффеи получают удовольствие от объятий и поцелуев, а Бог – красивей всех, благоухает всеми цветами мира, поет и говорит – ни дать ни взять молодой кардинал из папской свиты. Там, в раю, каждый получит то, чего был лишен при жизни, например, девственники – радость осязания. Так каноник готов вознаградить важную христианскую добродетель целомудрия… Он обещает праведникам посмертную крепость и ловкость тела, и славу, и «насыщение всех чувственных желаний» (sacietas omnium appetituum sensuum).
Анджело Беолько в 1525 г. в присутствии кардинала Корнаро зачитал сочинение, из которого явствовало, что на том свете ждет наказание за… святость. Ибо дело обстоит так, что есть два Рая, и в каждом продлится образ жизни, ранее привычный для человека на земле. В одном раю те, кто проводил дни в молитвах и воздержании. На небесах они также не едят и не пьют, «но пребывают всегда в созерцании Господа, и в этом состоит вся их радость». А кто в смертной жизни в меру и без излишеств «услаждал себя достойными развлечениями», пиршествовал, ласкал жену – в другом раю занимаются тем же самым, «делают то, что им больше нравится». Здесь особенно те, кто бывал «весел, а не уныл», «кто взрастил, а не растратил свои способности, кто постоянно предавался то одному, то другому достойному занятию, не теряя ни часа, кто услаждал себя работой, превращая холмы и леса в плодородные земли… и кто был на стороне всех деятельных и доблестных (tutti i virtuosi)…» «Для этих рай открыт».
Таково ренессансное христианство и таков ренессансный Рай, напоминающий Телемскую обитель. Телем у Рабле – монастырь, это означает, конечно, и веселую травестию, но также – образец истинно христианского образа жизни в представлении «медонского кюре». Перед нами невиданный светский мир за традиционной монастырской оградой. Нельзя не замечать этой ограды и нельзя, чтоб она заслоняла происшедшую подмену.
Как рассечь надвое живых людей и живую эпоху, которая перестала быть религиозной, сама того не замечая и потому не переставая быть религиозной?
Бембо и трактаты о любви XVI века
Диалог античности и христианства, земного и небесного миров, реально чувственного бытия и совершенной духовности, начавшийся уже в сознании Петрарки и Боккаччо, так или иначе пронизывавший все разнохарактерные этапы и проявления ренессансной культуры, творчество каждого гуманиста и художника, естественно увенчался синтезом Высокого Возрождения. Неоплатонизм потому сыграл ведущую роль в интеллектуальном оснащении ренессансного акме, что был особенно конструктивен и удобен для решения этой исторической задачи.
В «Азоланских беседах» Пьетро Бембо мы находим изложение фичиновской теории любви в тоне изысканной светской беседы, без чрезмерного углубления в философию, на том уровне, который стал расхожим для итальянского образованного общества начала XVI в. и тем как раз интересен. О какой любви рассуждают и рассказывают дамы и кавалеры у Бембо? Это любовь – устроительница гражданской жизни и воспитательница людей, «истинный античный вкус и первая чистая сладость» которой ныне утрачены, но которая «еще бродит по миру». Это любовь – «причина всех вещей», сокрытая «в мировой машине, которая столь велика и прекрасна, что мы более полно видим ее душой, чем глазами…»[320]. Но прежде всего – в первых двух частях книги – это обычная любовь мужчин и женщин, и участники беседы напоминают изящное, чувственное и жизнерадостное общество «Декамерона». Достаточно послушать обстоятельные восторги по поводу бюста одной из дам, Симонетты, просвечивавшего сквозь тонкую одежду, надетую по случаю жары…[321] Но после подобных пассажей Бембо переходит к третьей части сочинения, где речь идет уже о платонической любви и восхваляется сверхприродная, умозрительная красота наднебесного мира идей. В очаровательной концовке видно, как ренессансный писатель соотносит одно с другим. Описание платонического царства первопричины заставляет вспомнить рай Лоренцо Валлы, «Аркадию» Саннадзаро, станцу о золотом веке Лоренцо Медичи[322].
В том мире – своя земля, на которой зеленеют растения и передвигаются животные, свое море, и воздух, и огонь, и луна, и солнце, и звезды, и «другие небеса». «Но травы там не сохнут, растения не старятся, животные не умирают, море не волнуется, воздух не теряет ясности, огонь не сжигает, там светила или небеса не вынуждены постоянно вращаться. В этом мире ничто не вынуждено меняться, поэтому в нем нет ни лета, ни зимы, ни вчера, ни завтра, он
