Непосредственный человек - Ричард Руссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока я стоял на столе, уставившись во тьму, у правой моей пятки зазвонил телефон. Я видел, что мигает огонек, звонок был на внешнюю линию, Рейчел, но все же я слез со стола и взял трубку. Если спросят меня, притворюсь, будто меня тут нет.
— Я хотела бы поговорить с Рейчел Уильямс, — произнес смутно знакомый голос.
— Венди! — угадал я.
— Хэнк Деверо? — переспросила мой литературный агент.
Я признался, что это я.
— Похоже, вы все-таки прославились, — сказала она. — Глазам своим не верю, как распространяется этот сюжет. Если правильно все разыграть, глядишь, выйдет в топ недели.
Не понять, шутит она или всерьез.
— Венди, вы же знаете, как я вас люблю, но давайте я просто продиктую вам домашний номер Рейчел?
— Тяжелый день?
— Мне кажется, он тянется месяц — худший месяц моей жизни, — сказал я. — А еще не вечер.
— Вообще-то домой я ей только что звонила.
— Попробуйте еще раз. Наверное, она в дороге. Забирает ребенка из школы.
— Я и сама в дороге. Придется, наверное, отложить звонок до завтра.
— Рад, что вы взялись за нее, — сказал я, чуточку, возможно, заигрывая. — Она сообщила, что рассказы вам понравились.
Короткая запинка перед ответом:
— Не просто понравились. Я их продала.
— Когда?
— Примерно двадцать минут тому назад.
Я не сразу отреагировал, и она добавила:
— Я очень непрофессионально поступила. Сказала вам прежде, чем автору. Только потому, что вы ей помогали. Я думала, вы будете счастливы.
— Так и есть, Венди, — подтвердил я.
— Но у вас голос странный, вот почему я и говорю.
Может, голос у меня и странный, но едва ли я вправе объяснить Венди причину. Ее звонок отбросил меня на двадцать с лишним лет назад, в тот день, когда эта же самая женщина позвонила мне с известием, что «На обочине» приобрел крупный издатель, — и эта новость в итоге привела к тому, что мы зачали Джули, купили участок в Аллегени-Уэллс, дали старт всеобщему университетскому переселению, я отказался продать свободный участок Полу Рурку, а потом получил звание профессора, и мы окончательно пустили корни в том месте, где изначально не планировали задерживаться. Всё из-за одного телефонного звонка. Что подобный звонок будет значить для Рейчел, я не мог предсказать, но понимал одно: ее жизнь тоже изменится.
— Денег не много, — сказала Венди, как будто думая меня этим утешить. — На большой тираж мы не рассчитываем. Со времен Рэя Карвера[21] грязи в литературе предостаточно.
— Да и в жизни тоже, — не удержался я.
— Ее муж похож на персонажа этих рассказов?
— Они расстались, но да, — ответил я. — Позвоните ей прямо сейчас, ладно?
— Когда она приходит на работу по утрам?
— Позвоните сейчас, Венди. Вы представления не имеете, что это для нее значит.
— Хорошо, буду звонить, пока не дозвонюсь.
— Слушайте, пока вы еще здесь… как вы думаете, такое бывало с кем-нибудь раньше?
— Что?
— Чтобы человек снял трубку и услышал от своего агента, что она только что пристроила книгу его секретарши.
Едва заметная пауза, и потом:
— Хэнк, я не могу продавать книги, которые вы не пишете. Или вы сейчас работаете над книгой?
Я машинально складывал листок с каким-то текстом — так и эдак. Развернув листок, я расправил его ладонью на новой промокашке и увидел, что это одна из тридцати копий кафедрального устава, где излагаются правила отрешения меня от должности. Я-то надеялся, что мой давний агент, мой друг задаст этот самый вопрос и я смогу ответить, что подумываю о втором шансе. Если бы этот смятый листок бумаги был первой страницей, пусть сколь угодно черновой, новой книги, я бы сообщил об этом. Но он не был первой страницей чего бы то ни было вообще, и мне ничего не оставалось, как признать истину без прикрас:
— Нет. Звоните Рейчел.
Мы оба положили трубки, я снова свернул бумажку пополам, затем вдоль и сунул ее во внутренний карман пиджака. За матовым стеклом двери кабинета шевелились тени, двигались в сторону аудитории для общекафедральных собраний. Разумом я понимал, что цель этих перемещений — определить ближайшее будущее некоего Уильяма Генри Деверо Младшего, временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой английской литературы. Но давайте начистоту: мое административное будущее меня особо не волновало.
Глава 28
В выпускном классе я был влюблен в красивую брюнетку Элайзу. На третьем свидании, во время школьного вечера, она дала мне отставку без единого слова объяснения и предоставила заливать печаль одной бутылкой газировки за другой в темной, почему-то незапертой столовой. Одиночество в большом, темном, знакомом помещении соответствовало чувству трагической утраты, особенно когда из соседнего спортзала стали просачиваться песни братьев Эверли[22]. «Когда я тоскую по тебе, мне только и нужно — уснуть. Уснуть, уснуть, уснуть». Я никак не мог извлечь себя из столовой, пока не услышал, как объявили последний танец, — тогда я поднялся, собрал в кучу тару из-под «Фанты», покидал ее в ящик рядом с автоматом и поплелся в зал за своим брошенным на скамье плащом. Свет уже приглушили для последнего танца, и план мой заключался в том, чтобы прихватить плащ и ускользнуть невидимкой в трагическую ночь, но вдруг вот она передо мной, моя Элайза, просит меня потанцевать с ней, хотя она, конечно, ужасно обошлась со мной, пожалуйста-пожалуйста. И она ласково дотронулась до моего локтя.
Ну конечно, я согласился, и мы вышли вместе на танцпол, ее маленькие грудки с обеих сторон упирались в мой подпрыгивающий подростковый киль, и никаких объяснений не требовалось, хотя я с удовольствием услышал, что она внезапно осознала, какое я сокровище, и не хочет меня терять. Даже в темном спортзале я видел, что ее глаза полны слез, и у меня самого увлажнились слегка глаза при мысли, как же сильно она меня все-таки любит. На следующий день я выслушал правду от ее подруги: Элайза порвала со мной в надежде закрутить с другим парнем, который вроде бы собирался расстаться со своей постоянной девушкой. Когда же в той паре так и не произошел разрыв, Элайза вернулась ко мне. Даже пока я выслушивал слезоточивую исповедь Элайзы, что-то мне нашептывало версию событий, близкую к изложенной ее подругой, но, вынужден признать, я предпочел сказку, рассказанную мне маленькой лисичкой, которая так сладостно терлась об меня. И что такое истина, в конце-то концов?
Истина в том, что я сплю. Я сознавал
