Хулиган. Его принцесса - Эла Герс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я фальшиво усмехнулся, пытаясь не показать своего внутреннего волнения.
— Я скоро уйду, у меня свидание, — ответил я. — Не хочу приходить слишком рано, а то буду выглядеть отчаявшимся, — хотя именно таким я и был.
На это Череп фыркнул.
— Свидание? Тебе они еще не надоели? Эй, Лех, что мне делать с этой частью?
— Используй это уравнение, — Орлов подтолкнул к Черепу листок с карандашом, прежде чем повернулся ко мне: —Совет нужен?
— Ты прикалываешься? — язвительно отозвался я. — Мне не нужен совет от человека, который держит нож под подушкой и который не понравился родителям своей девушки.
— Пошел ты.
— Обязательно пойду. Сразу после того, как ты оденешься.
— Ты не можешь указывать мне, что делать в моем собственном доме, — мрачно пробормотал Леха. — Заведи себе уже наконец девушку, чтобы тебе было чем заняться.
— Я подумаю над твоим предложением.
Орлов приподнял бровь, а затем поднял еще одну, увидев, что я говорил серьезно. Его глаза комично расширились, от подобного заявления столь известного как я донжуана, на что я лишь усмехнулся.
Он ведь не знал всего, не знал о Тане. И не знал, что если бы я сделал другой выбор, то не стал бы этим самым донжуаном, имея одну единственную и неповторимую Принцессу.
Леха в недоумении спросил меня:
— Ты пьяный?
— Неа, — ответил я с довольной улыбкой.
— А похож.
— Это называется хорошее настроение, Леха.
— Может, вы заткнетесь? — рявкнул Череп. — Мне готовиться надо, а не слушать о любовных похождениях Громова!
— Ты просто завидуешь, что я обедал с Ксюшей, а ты нет, — я сложил руки на груди и одарил Черепа наглой ухмылкой. — И что она пообещала приготовить мне что-нибудь в следующий раз.
— Она так и сказала? — ошеломленно и чуть завистливо спросил Череп.
А вот у Орлова была совсем другая реакция на это заявление. Его лицо в одно мгновение потемнело и стало зловещим, отчего я нервно хмыкнул. Ему не понравилось, как я, по сути, навязался к Ксюше и напугал ее. Особенно Лехе не понравилось то, как я пожирал глазами милую улыбку Ксюши, но сугубо по его ревностной оценке.
Я встал и отошел от лучшего друга, вспомнив, что он еще в кафетерии хотел навалять мне. А я не хотел сегодня получить синяк под глазом и в таком образе заявиться к Тане. Хотя такой мой вид явно бы вызвал жалость с ее стороны, которая помогла бы завоевать ее доверие обратно, но это было бы нечестно…
— Ладно, я пошел. Пожелайте мне удачи, — заявил я, подмигнув парням.
Леха что-то проворчал с недовольным выражением лица и склонился над Черепом, который смотрел, как я уходил, и, как ни странно, не выглядел довольным.
Выйдя из дома лучшего друга, я замер, вобрал в грудь побольше кислорода и начал молиться, чтобы не сорваться во время исповеди перед Таней.
Глава 22. Сделай это
*Даня и Таня в возрасте двенадцати лет*
— Сделай это сейчас, сынок.
Мать крепче стиснула плечо Данила, впившись в него своими острыми ногтями, но он не почувствовал оттого боли. Нет, боль всё же была, но она исходила из его груди, душа его и медленно убивая. Потому как он знал — то, что он собирался сделать, то, что заставляла его сделать мать, приедет Данила к потере единственной девушки, которая была ему дорога.
Данил наблюдал за Таней и его матерью из своего укрытия за праздничной декорацией с кучей воздушных шаров. Она открывала подарки в окружении детей ее возраста, которых ее отец собрал, чтобы создать видимость наличия у нее друзей. Именинница улыбалась, но ее улыбка была искусственной, фальшивой, ненатуральной, а ее взгляд все время блуждал по залу, ища кого-то.
Ища его…
— Ты не двигаешься, — донесся до него ледяной голос матери. — Значит, ты выбрал ее?
Он покачал головой.
Он не знал.
Он не был уверен.
Почему он вообще должен был выбирать?
Почему она заставляла его выбирать?
— Если ты выбрал ее, то ты больше никогда не увидишь Лешу.
Его тело застыло.
— Ты не сможешь ему помочь.
Его руки сжались в кулаки.
— Ты обречешь его на страдания. В полном одиночестве.
Перед мысленным взором Данила промелькнулоизуродованное синяками лицо Леши, а также образ его избитого тела, лежащего на маленькой больничной койке.
Жизнерадостное выражение, которое он всегда видел на лице своего лучше друга, сменилось мрачным, а его искрящиеся глаза, которые увидели слишком много боли и страданий, стали усталыми и настороженными, какими не были никогда.
Данил понял, что просто не мог оставить своего лучшего друга одного.
Леша нуждался в нем. Сейчас, как никогда прежде…
— У нее сегодня день рождения, — умоляюще прошептал Данил матери, несмотря на то что ненавидел прибегать к мольбам. — Пожалуйста, только не сегодня.
Но его мать была непреклонна. По какой-то неведомой причине, которой он не знал и которую мать не захотела раскрывать, Данила безжалостно побуждалисделать это.
Разбить Тане сердце.
И заодно ему самому.
— Сейчас или никогда, сынок.
Данил закрыл глаза.
И глубоко вздохнул.
Когда он открыл их, в них было столько ярости и ненависти, что он был не в силах сдержать порыва сказать:
— Я всегда буду ненавидеть тебя за это, — прошептал он матери низким, ядовитым тоном.
Она ничего не ответила, просто смотря на него.
Данил знал, что мать продолжала смотреть на него, когда он всё же подошел к Тане, в первый раз за тот день.
Он знал, что мать продолжала смотреть, когда он выплевывал жестокие слова и разрывал свою дружбу, пока Таня изо всех сил старалась не расплакаться на глазах у всех, прежде чем в конце концов убежала.
Он знал, что мать продолжала смотреть, когда он усилием воли сдерживал себя, чтобы не побежать за Таней, чтобы попросить у нее прощения и сказать, что ему просто не оставили выбора.
Всё это время мать без сожаления наблюдала за тем, как рушился мир ее сына.
Данил остался стоять в центре этого празднования, которое им же самим было бесповоротно испорчено. Его сердце колотилось, как будто пыталось вырваться на свободу от этого жестокого мира. Оно не знало, куда себя деть, как и сам Данил.
Разочарование сжало его горло, не позволяя вымолвить ни единого слова. Он ощутил, как смех и радость праздника вокруг в одно мгновение, словно по щелчку пальцев, стали затихать, и недоуменные взгляды детей устремились на него, виновника загубленного веселья. Его голос, когда он смог заговорить, был тихим и дрожащим:
— Принцесса… —
