Военные мемуары. Призыв, 1940–1942 - Шарль Голль

Я снова обратил внимание Черчилля на опасность, какую представляют для нашего союза некоторые методы, которые применяются ныне в отношении Французской империи, а завтра, быть может, будут применяться и в отношении самой Франции. Он отклонил мой упрек, заявив о своих добрых намерениях. И вдруг вскочил: «Я друг Франции! Я всегда хотел и сейчас желаю, чтобы Франция была великой страной и имела сильную армию. Это нужно для мира, для порядка, для безопасности Европы. Я всегда придерживался только такой политики!» — «Это правда, — ответил я. — Более того, вам принадлежит та заслуга, что после капитуляции Виши вы продолжали делать ставку на Францию. Эта французская карта называется ныне де Голль, и смотрите, не проиграйте ее теперь. Это было бы тем более безрассудно в момент, когда ваша политика приносит плоды и когда „Свободная Франция“ стала душой и силой французского Сопротивления».

Мы заговорили о Рузвельте и его отношении ко мне. «Ничего не форсируйте! — сказал Черчилль. — Смотрите, как я: то склоняюсь, то снова выпрямляюсь». — «Вам это можно, — заменил я. — Ведь вы опираетесь на крепкое государство, сплоченную нацию, единую империю, сильные армии. А я! Что у меня есть? И все же, вы это знаете, я обязан заботиться об интересах и будущем Франции. Это слишком тяжелое бремя, и я слишком беден, чтобы позволить себе сгибаться…» В заключение беседы Черчилль взволнованно подчеркнул свои дружеские чувства к нам. «Нам предстоит еще преодолеть большие трудности. Но в один прекрасный день мы вернемся во Францию, быть может, уже в будущем году. Во всяком случае, мы вернемся туда вместе!» Он проводил меня до самого выхода на улицу, повторяя: «Я вас не оставлю. Можете рассчитывать на меня».

Три дня спустя Иден в свою очередь счел необходимым заверить меня в бескорыстии Англии в отношении Французской империи вообще и Мадагаскара в частности. Он сообщил мне, что «бригадир» Лэш был отозван и что Пешков мог выехать на Мадагаскар. «Верьте, — сказал он с горячностью, — мы хотим идти с вами рука об руку, чтобы подготовить Западный фронт».

Некоторое время положение дел еще оставалось неясным. Однако наше предупреждение услышали. Отныне было маловероятно, чтобы английский произвол в отношении наших имперских владений перешел определенные границы. Создавались условия для некоторой передышки в Сирии, для воссоединения с нами Сомали, наконец, для того, чтобы флаг с Лотарингским крестом мог взвиться над Мадагаскаром. Кроме того, я как никогда отчетливо сознавал, что Англия в конечном счете не откажется от союза с нами.

Среди зрителей, с живейшим интересом следивших за дипломатической пьесой, на протяжении ста различных действий которой «Свободная Франция» постепенно становилась на место Франции, находились европейские правительства, эмигрировавшие в Лондон. В 1941 круг их расширился в связи с прибытием греческого короля и министров, а затем короля и правительства Югославии. Их всех весьма волновало то, что происходило с Францией. Предаваемые и оскорбляемые в своей собственной стране местными Квислингами, захватившими их власть, они проявляли глубокую враждебность к Виши, чье поведение служило оправданием для коллаборационистов в их странах. С другой стороны, хотя их суверенность и не ставилась под сомнение великими союзными державами, они испытывали жалкую участь слабых, находящихся в зависимости от сильных. Наконец, они не сомневались, что возрождение Франции явилось бы условием восстановления европейского равновесия и их собственного будущего. Поэтому они с тайной симпатией следили за усилиями «Свободной Франции», направленными на обретение своей независимости. С их стороны мы встречали самое дружеское расположение.

В свою очередь мы не пренебрегали укреплением связей с этими правительствами, изгнанными из своих стран, но сохранившими во всем свободном мире официальное представительство и значительное влияние. Дежан и его коллеги из Национального комитета поддерживали отношения с их министрами и официальными лицами. Наши штабы и службы тоже установили контакт. Я лично имел встречи с главами государств и ответственными руководителями.

Эти встречи и беседы принесли нам немалую пользу, поскольку мы имели дело со значительными и авторитетными людьми. Но под оболочкой этикета были видны душевные драмы, вызванные поражением и изгнанием. Конечно, всячески соблюдая внешние атрибуты власти, эти правительства стремились казаться спокойными. Но в глубине души среди своих забот и огорчений каждое из них тайно переживало свою собственную глубокую трагедию.

Говоря по правде, со времени вступления в войну России и Соединенных Штатов правительства западных государств уже больше не сомневались, что их страны будут освобождены. Но какими будут тогда их страны? Об этом-то больше всего и думали мои голландские, бельгийские, люксембургские, норвежские собеседники. Благородная королева Вильгельмина[167], ее премьер-министр профессор Геербранди, ее министр иностранных дел предприимчивый вам Клеффенс и принц Бернгард Нидерландский с отчаянием видели, как исчезает Голландская Ост-Индская империя, несмотря на беспримерные усилия флота под командованием адмирала Гельфриха и сопротивление войск генерала Тер Портена в джунглях Индонезии. Пьерло, Гутт и Спаак, составлявшие на службе у Бельгии триумвират мудрости, упорства и политической изобретательности, не могли без горечи говорить о проблеме королевской власти. Что касается великой герцогини Шарлотты, ее супруга принца Феликса Бурбон-Пармского и Беша, к их счастью, бессменного министра, то они не переставали подсчитывать материальные и моральные убытки, которые могло принести Люксембургу нацистское господство. И, наконец, король Хокон VII[168], являвший образец стойкости и веры в будущее, а также Трюгве Ли, который проявил неутомимую деятельность во всех областях, глубоко скорбели при виде того, как гибнут норвежские торговые суда. «Это идет ко дну наше национальное богатство», — повторяли они.

Еще более драматическим было положение Греции, Югославии, Чехословакии, Польши. Ибо если вступление России в войну гарантировало им разгром Германии, то оно несло им новую угрозу. Главы государств и министры открыто говорили об этом. Король Георг II[169] и глава его правительства Цудерос рассказывали мне об ужасающих страданиях, на которые обрекло греческий народ нацистское вторжение, о Сопротивлении, которое, несмотря ни на что, развертывал народ, но также и о том, как все голодные и все борющиеся сплачиваются вокруг коммунистической партии.