Догоняя Птицу - Надежда Марковна Беленькая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сидя за столиком, она рассматривает лица. Вот Лицо-Часы с напряженными острыми стрелками. Тяжелый затылок в складку, солидную и полновесную. Муху сканируют небольшие, маниакально-спокойные глазки: кто это там, в микроскопе? Капюшон, рюкзак, кеды, сережки с колечками. Непонятно, не по делу. По правде сказать, внимание Часов занято не Мухой, а входной дверью: глаза бегают туда-сюда, туда-сюда, как у ходиков. Тяжело и опасливо сканируют пространство. А вот Лицо-Розетка размешивает соломинкой напиток в стакане - в темных зрачках вспыхивали электрические молнии. Ух ты, да ведь это женщина! Самая настоящая деловая женщина, бизнесвумен в пиджаке и брюках, тоже что-то рассматривает, подсчитывает, помечает и зачеркивает шариковой ручкой. Со своими папками, спадающими очками, тяжелым чиновничье-коммерсовским достоинством лица, одежды и фигуры и одновременно с чем-то хитрым, пронырливым в повадке и поведении - женщина стоит у истоков явления, которое чуть позже назовут "сетевым маркетингом". В центре же кафе восседает самое обширное лицо, шириной напоминающее колодезный люк - тяжелое, с чугунным чувством собственного достоинства. Такие люки попадаются на тротуарах, Муха не сразу соображает, что Чугунный Люк - это средних лет господин в съехавшем на сторону галстуке.
За Мухиной спиной невидимые двое переговариваются свистящим шепотом.
-Ты смотри, козел: чтобы браслеты встали в деньги. Ты меня пол, урод? - отчетливо слышит Муха.
-Три скинул. Две тебе. Две тебе, говорю!
Козел наверняка все понял, а вот Муха не понимает ничего. Она ничего не знает про этих людей: с какого кровавого и обеспокоенного Марса свалились они в кроткий серенький мир? Чего бы ей действительно хотелось - так это порыться в их сумках. Не для того, чтобы что-нибудь украсть или разжиться деньжатами - Муха была вороватой, но не воровкой (до поры до времени). Просто в некоторых случаях содержимое сумки рассказывает о человеке больше, чем его лицо. Можно собрать вместе все эти визитки, пуговицы, чеки, бумажки с адресами, записки, кастеты, сигареты, пакетики с кокаином, презервативы, поздравительные открытки - внимательно изучить и сложить из них человечка - это и будет портрет хозяина, а не очки и не пиджак.
Вдруг на одном из столиков она заметила нечто весьма примечательное: симпатичный тортик, от которого отколупнули максимум один или два куска. Ковырнули и ушли, оставив практически нетронутым. Тортик может стать Мухиным. Других желающих не наблюдается, а хозяин вряд ли вернется.
(Доедать чужие порции - это, знаете ли, особая комиссия. Муха была ко всему такому неравнодушна. И не только потому, что предоставлялась возможность закусить на халяву - она научилась подолгу обходиться без пищи или перебиваться самым простым. Но тут была игра, и игра по правилам. Так, имелось в виду не всякое блюдо: продукт был пригоден для доедания только при соблюдении ряда условий. Исключалась размазанность по тарелке, общая некрасивость и неэстетичность, предварительная измельченность цельного куска на мелкие фрагменты. В пищу не должны были попасть опрокинутый кофе, чай или другие напитки. Наличие в тарелке салфетки автоматически переводило ее содержимое в категорию мусора. Это же правило касалось любого другого инородного тела - фантика от конфеты, выплюнутой жвачки, зубочистки. Впрочем, насчет зубочистки можно было поторговаться: если ништяк действительно ценный, например, если это почти не тронутый шоколадный торт, его можно вытащить и отложить в сторону или уронить потихоньку на пол. Ложки и вилки, использованные третьими лицами, из гигиенических соображений также были не пригодны, однако могли наличествовать в тарелке, не переводя ее содержимое в категорию мусора. А вообще, если в вашей жизни существует возможность доедания ништяка, считала Муха, лучше захватывать с собой в дорогу специальную ложку или вовремя добыть в кафе чистый прибор).
На самом деле игра называлась "Всё пропало", "Мне нечего терять" или "Я - городской сумасшедший". И в нее хорошо играть, когда на самом деле ничего не пропало. Наверное, когда игра перестает быть игрой, становится жутковато. Потому что однажды она действительно может перестать быть игрой. Она непредсказуема, как все игры - никто не гарантирует, что маска не прилипнет к физиономии. Балансирование на краю, смакование запретного, украденный в гастрономе сыр, который не очень-то и нужен - это покруче любого прыжка с парашютом! Этим летом в Симеизе игра впервые перестала быть игрой - Муха реально очутилась у черты. За черту перешагнуть не успела - на помощь пришла Рябина с ее смекалкой и денежными запасами, но память навсегда останется с Мухой, как и память о датуре.
Однако сейчас - тортик. Муха не имела душевных сил через себя переступить. Да и зачем переступать? Чем она рисковала? В кафе всем было плевать и на нее, и на недоеденные десерты. А в таких вопросах ценится каждая секунда. Чуть замешкался, и ништяк уплыл: его уносит подавальщица с кофейными волосами, которая собирает посуду. Муха прихватила с собой ложечку, сняла со стула рюкзак, перебралась за соседний стол и придвинула к себе тарелку. Никто на нее не смотрел, не следил за ней, не замечал ее осторожных пассов. В этом прикиде - куртка, капюшон, все наглухо застегнуто - ее вообще редко замечали. А если и замечали, то делали такие удивленные лица, как
