Мсье Гурджиев - Луи Повель

Нередко пытаюсь представить, каким Георгий Иванович был в молодости, в Тифлисе или в Москве, на Кавказе или на Тибете пылким, честолюбивым, страстным. Этакая помесь Дон Жуана с Шарлем де Фуко, кавказский вариант Лоуренса, двойной агент Интеллидженс сервис и Божественного Провидения. Нравится это посвященным или нет, но работает он с ними всерьез разминает в бесформенную массу, а потом нечто из них вылепливает, выжимает все соки, отбирает тех, кто покрепче, посильней, из кого еще, может выйти толк. Но, увы, увы, столь крупная личность всегда одинока! Не отыскать ему равного, будь то противник или соратник. Он сильнее любого. Одно-единственное «упражнение» предлагает он вечно толкущимся вокруг него «членам группы», а именно сделку: вы мне отдаете свою: энергию, я ею слегка попользуюсь, а потом верну. Такой непривычный обмен пугает самых храбрых, страшит самых сильных, претит самым хитрым. В конце концов, в сетях остается только мелкая рыбешка. Самые бывалые авантюристы обращаются в паническое бегство, отчаянно при этом чертыхаясь. Выдающиеся шарлатаны, князья пустословия, опытнейшие карманники тоже поспешно отчалили, стоило Гурджиеву показать им пару-тройку своих фокусов. Словно черт их побрал или, наоборот, боженька возможно, библейский, а то и особый покровитель их банды.

Если и водились вокруг Гурджиева значительные личности, то все они умерли. Своеобразная гекатомба. Зальцман, Домаль, Дитрих. Как в криминально-мистическом романе: инспектор Гурджиев занимается розысками гения зла, а тот уничтожает всех своих преследователей. Сейчас, после эпохи войн, интуиция и предвидение Гурджиева просто потрясают. Он ведь почувствовал, предугадал, что целым материкам предстоит погрузиться в пучину, как Атлантиде. Сколько мужчин, женщин, рублей, рупий ушло у него сквозь пальцы. Все растратив, он остался одинок. Он принес идею насущную, потрясающую и властную, одновременно и необходимую, и неосуществимую. Она была в тягость и ему са- мому. Чего же он ожидал в своей мещанской берлоге с вечно затворенными ставнями? Ждал, что в конце концов появится ученик он его сразу узнает, который сумеет в схватке, силой вырвать у него свой вклад. Его и невозможно взять иначе, как силой, в борьбе на равных. Но ведь его поклонники вовсе не таковы, а уж тем более поклонницы, все эти примерные ученицы дамы красивые, благочестивые (в «группе» много женщин). Для сражения с Гурджиевым им не хватало ни сил, ни тем более решимости. Другие же его оставили, попрятались, умерли. Отличал ли их Гурджиев от прочих? Не потому ли так тягостно скорбен его сумрачный взгляд? «Ведите ко мне людей, повторял он своему окружению, как можно больше людей». Не то чтобы люди были нужны ему сами по себе, нет, он забрасывал сеть на неуловимого преемника, с которым смог бы идти в одной связке. В результате людей вокруг него становилось все больше, простора все меньше. «Кто там вякнул? Ну же, порадуйте старика. Сколько можно ждать?» повторял он. В ответ общее молчание. А что же я сам? Получается, вместо того чтобы задуматься о собственной судьбе, собственном спасении, своих интересах, я часто думаю о Гурджиеве.

СОВРЕМЕННЫЙ чудотворец внимательно приглядывается к своей пастве. Так барышник оценивает лошадей, разглядывает зубы, копыта, экстерьер. У него свои критерии. Пожалуйста, не соглашайся с его мнением, но все равно будешь ощупан и обмеряй, никуда не денешься.

Что до меня, то я уже не испытывал необходимости общаться с ним, чтобы избегнуть душевного банкротства. Если бы наша встреча состоялась пять-шесть лет назад! Люди же более простодушные на это решались, как бы совершая пе-ресадку. Они уезжали, а станция пересадки принимала следующих пассажиров. Собственно, следовало усвоить пару простейших истин, а именно: твой злейший враг ты сам, ты робот; следовательно, все твои заслуги ничего не стоят. Все ты делаешь не так, попусту растрачиваешь силы. Твое великодушие и самая высокая добродетель хитрость, причем шитая белыми нитками. Никому от нее не жарко и не холодно.

Но при этом современный чудотворец предостерегает свою паству: бегите от меня, спасайтесь, иначе беда! Мы-то помним, сколь охотно поначалу плескались в пустоте. Тогда нас можно было отмыть чуть ли не до костей. На подобную процедуру решался тот, кому, в общем-то, и нечего было терять. Однако современный чудотворец помнил слова Евангелия: «Ибо, кто имеет, тому дано будет…»[37]. Поэтому человеку, который пытается только брать, ничего не давая взамен, отказывается сам себя творить из уже очищенного вещества, тому, кто лишь копит, а не растрачивает, грозит полное истощение, медленная гибель. Разумеется, выполнить столь суровое требование многим не под силу. Они объясняют, что задыхаются от любви. Но барышник, оценивающий и экстерьеры, и сердца, неуступчив. Он всему знает цену, а ведь Любовь самое дорогое, что есть. Он призывает к самому суровому послушанию, его устав построже, чем в любом монастыре. Он требует: не меняйте образа жизни, живите, как прежде. Но полностью изменитесь внутренне.

Когда-то личное общение с современным чудотворцем в течение нескольких месяцев излечило меня от отчаяния. Лучшие из его учеников постоянно вспоминали одно высказывание современного чудотворца: «Я могу спасти только отчаявшегося». А я, к сожалению, выздоровел. А коль уж меня оставила сила отчаяния, все труды пойдут насмарку.

НЕПРИЯТИЕ этого сборища, которое я испытывал еще час назад, тоже имело смысл. Unum necessarium[38]. Тут сходятся все религии. Но стоило посидеть неподвижно всего три минуты, и оно окончательно рассеялось. Случилось невозможное. Как бы приостановилось коловращение жизни, ты вырвался из плена повседневной суеты, порожденной мнимыми потребностями, всевозможными развлечениями и неотложными делами. От всего этого ты теперь свободен а только-то и надо было, что подняться по лестнице. Слияние глубинного с высшим способно привести в смятение разум. Но ведь, если Царство Божие действительно существует, его следует искать здесь, сейчас и в себе самом. Мы можем представлять Бога чудовищем, людоедом, но это отнюдь не присущее Ему свойство. Он является нам в подобном облике, потому что мы о Нем забыли, как позабыли и о собственном всемогуществе. А ведь стоит только осознать, что ты всемогущ, как тут же таким и станешь. Но нам что-то мешает к нему воззвать, мы панически боимся собственного всемогущества.

Нет большего несчастья для человека, чем лишиться дома. У него должно быть такое жилище, где он пребывал бы в мире с самим собой и со вселенной, обретал бы радость и гармонию. А Бог, если Он существует, там его и отыщет…

…Бог везде и нигде. Дух Божий веет, где хочет. Возвратимся же в великое Всеединство. Там мы обретем собственное естество. Только оно порождает вдохновение и одаряет любовью. Сколько сил я потратил, чтобы обрести себя. Всевышнего окружает толпа праздных зевак, которым Спасение гарантировано. Вот если бы речь действительно шла о жизни или смерти, все было бы куда серьезнее. Устает и камень, не так уж он долговечен. И мы устали, с каждым днем приближаемся к смерти. Давно уже минул день Первого Причастия, обрезания, то есть посвящения в муравьи, приобщения к архаичному сознанию. Звуки и запахи реют в вечереющем воздухе. Грустный вальс, от которого сладко кружится голова.

Значит, беспокоиться не о чем? Да погодите же, черт побери! Если вы какой-нибудь там угольщик, вам достаточно просто верить в Бога. Если же интеллектуал, присоединяйтесь к нашей партии, просим к нам. Колдуй всемогущ. Партия знает все. Церковь существует. Лама сбежал. Все в порядке. Перед вами, черт побери, командующие войсками, догмами, традициями! Вся история предопределена. И уж по крайней мере существует Небытие, а также Бытие. Ну, решайтесь, и никаких гвоздей!

Сейчас-то, если вам удастся на миг сосредоточиться, то потом тянет минут на пять рассеяться. Но, в какое бы сообщество вы ни вступили, у вас не останется ни единой свободной минуты. Взять, к примеру, католическую Церковь, она с легкостью и вдохновит вас, и умиротворит. Рецепт проще простого: молиться, молиться, вот и все дела. Постоянно служите Богу. Работайте, работайте, вот так руками, головой. Монаху праздность не пристала.

У нас тоже презирают праздность, но борются с ней иначе воздействуют не на разум, а на кровоток в сосудах. Только та работа принесет плоды, в которой будет задействована энергия, зародившаяся в различных участках тела. Начинаю с колена. Его надо прочувствовать целиком, до кости. Затем ощутить всю ногу. Потом, точно так же, вторую. Чувствовать их одинаково хорошо. Полностью на них сосредоточиться, ощущать их единым целым. Затем, поскольку конечности наиболее чувствительны (по крайней мере, у меня), перейти к рукам. Сначала почувствовать правую, потом левую. Вот я чего-то уже и достиг, но ведь не усилием воли, правда? Ну, а если это вышло, почему бы не обрести туловище, оно-то отчего не желает ластиться к нашему сознанию, как ручной зверек? Я наморщил лоб. Никак не удается расслабиться. Свои конечности я заполучил, но с другими частями тела, как всегда, дело темное, они вообще перестали меня слушаться. Я превратился в какую-то зверушку с четырьмя тонкими лапками, брюшком, как у насекомого, с головкой, которая живет сама по себе. Вздох. Оказывается, я вовсе не такой бесчувственный. Этот вздох порыв моих чувств, которые теперь обречены стать чем-то вроде самопроизвольных, как бы беспричинных, выбросов. Так и водород взрывом порождает, точнее, высвобождает таившуюся в нем могучую энергию. Тут я позабыл о своих руках и ляжках. Я был захвачен этим вздохом, напитан его силой, может быть, пока и невеликой, но которую стоило холить и взращивать. Я чувствовал себя уже не каким-нибудь отребьем, не бездарно мыслящим роботом. В одни миг я ощутил свою причастность миру. Нет, я не полное ничтожество, не спица в колеснице. Пахнуло глубоким, истинным умиротворением, и его дуновение смело все мои застарелые страхи. Подобное со мной уже бывало, стоит только вернуться памятью в школьные годы. Может быть, я тогда уже все чувствовал, но только то, что ребенком я ощущал как присутствие Бога, теперь я назвал бы присутствием самого себя.