Мсье Гурджиев - Луи Повель

Он был прав, этот малыш, более зрелый и разумный, чем любой взрослый. Не растворяясь в Церкви, он имел довольно мужества, чтобы день за днем вставать в такую рань. Вот он бы не ринулся ни в какую духовную авантюру, тем более в ту, что предложил Гурджиев.

Я ПРИШЕЛ сюда не спорить, а подчиняться. В наши дни учение нового чудотворца и не может быть цельным, не лоскутным. Но при том нельзя сказать, что он берет свое добро, где находит. Его цель не просто надергать цитат из упанишад, Корана, Евангелия, сделать коктейль из Будды, Магомета и Христа, дабы этим варевом попотчевать своих клиентов англосаксонского происхождения. Создать некое резюме из всех религий. Дело в том, что он преклоняется перед всеми великими учителями, но по отношению к их церквам он троцкист. Не примыкает ни к одной.

Современный чудотворец учит понимать, видеть. Для начала необходимо усвоить истину: «Все принадлежит вам».

Откровение, возвещенное современным чудотворцем, несколько отличается от всех предшествующих. Воплощения Божества становятся с каждым разом все менее эффектными сравнить хотя бы Будду и Христа. В течение тысячелетий Бог старался достигнуть как можно большего сходства со своим творением. Как далеко от сторукого, загадочного, постоянно меняющего обличья Вишну со всеми его чудесными перевоплощениями до Христа Бога в образе человека! Несомненная экономия средств. Выходит, что Создатель Четырехипостасный, Трехипостасный, попробовав различные формы, не все из которых свидетельствовали об отменном вкусе, остановился на человеческом обличье. Собственно, все предшествующие были отмечены не то чтобы дурным вкусом, а просто азиатчиной. Для Азии, к примеру, какой-нибудь дракон или отшельник, но столь бесплотный, что способен перелетать с места на место, это как раз то, что надо. Потом Бог стал греко-римлянином по культуре и евреем по творческой эффективности. А что нас ждет в будущем? Поскольку чрезмерные эффекты уже вышли из моды, не упростит ли он правила игры, то есть не обратится ли к так называемой реалистической манере?

Нам необходимо повторить тот же путь, но в обратном направлении. Бог вочеловечивается, но вочеловечение Бога требует от нас встречного усилия нам предстоит обожиться. И это тяжкий труд. Обожение это, по сути, сотворчество с Богом, которое требует от человека невероятного (сверхчеловеческого, сверхъестественного) усилия. Нам следует хотя бы чуть приобщиться процессу творения, испытать смертные муки этих нетелесных родов. «Каждый из вас Бог», вот что уже давненько нашептывает нам дьявол. Несомненная истина, только не пришло еще время ее понять.

Следовательно, современному чудотворцу предстоит осуществить весьма дерзкий синтез. При всем уважении к традиции он будет вызывающе современен. Он не станет ничего упрощать, развязывать узелки. Он учит уважать одновременно самые, казалось бы, несовместимые вещи. Ему сгодится и наука, причем любая. Ведь разве закон природы не чудо? Ни одну традицию он не отвергает. В будущем, когда наука и традиция сольются воедино, это новое знание и подтвердит как раз то, что в наши дни вызывает наиболее едкую критику. Наш насмешливый век ничего не щадит, любая вера ему смешна. Но насмешка эта скорее показная: в глубине души сыновья все же верят в Отца. Слово еще не потеряло свою власть, хотя слова тщетны.

Современный чудотворец держит в руках две части прежде единой цепи. Один конец протянут в прошлое, он скрывается в древнем океане, как якорная цепь, а якорь традиция. Другой протянулся к современной науке и дальше к науке будущего, которой завершится утомительный путь человеческого познания. Она единственная и укажет человеку истину.

Современный чудотворец подобен Лавуазье. Тому впервые удалось произвести окисление ртути, современному же чудотворцу удалась реакция иного рода, как бы окисление чувств. Растворяемым веществом стали нервы, а в осадок выпали внутренние энергии. Он же и Менделеев, дерзнувший классифицировать все творческие энергии, от Божественной до лунной. Он же и Декарт, предполагающий цельность творения, его гармоничность, где нет ничего чуж- дого и лишнего. (Возможно, наступит день и подобное воззрение, самая вероятная из всех гипотез, привлечет к себе нового Эйнштейна.) Пускай даже современный чудотворец ошибается. Мало ли источников для заблуждений? Ведь каждая эпоха ошибается по-своему, может лгать документ, могут быть несовершенны прежние, уже позабытые, способы познания. Но так же обстоит и с будущими способами, которые нам пока неведомы. Современный чудотворец ведет по крайней мере добросовестные поиски, прилежно отыскивает основу человеческого бытия, которая существует уже около десяти тысяч лет и вряд ли изменится за будущую сотню лет. Так как же наивно его учение или гениально? Рискнем предположить, что оно, во всяком случае, имеет право на существование и что оно когда-нибудь будет создано! Взять Декарта: он был уверен, что способен познать законы оптики, не выходя из стен своего кабинета. Он насчитал их четыре, два из них наука не подтвердила. Метод Декарта был правильный, но метод надо еще точно применить. И все же метод главное. Именно способ мышления порождает эпоху, характеризует ее, как применение камня или железа.

Пускай даже современный чудотворец и не самый великий из провидцев (последним истинным был Декарт). Но все же ему доступно предвидение, он закладывает основу будущего всеобщего синтеза.

НАКОНЕЦ он появляется. Наконец-то его персональное кресло прогнулось под тяжестью тела. Все замерли. Примерно то же происходит, когда преподаватель приходит на семинарские занятия. Студенты почтительны, лица выражают прилежание. Вежливость взаимна. «Продолжайте», произносит Гурджиев.

Теперь можно хорошенько вздремнуть. Поза, конечно, неудобная, но если притерпеться, то, может быть, и удастся. Ведь тебя уже подхватил ласковый бриз, который донесет тебя куда надо, подальше от унылых берегов собственного «Я». Я отплыл к собственному Будущему, кото- рое воссоединится с моим же прошлым. Но мой покой нарушается господином классным наставником, или кто он такой? Боцман? Мой дед-учитель? Начинается проверка домашних заданий письменное, устный счет. «Я считал, уверяет один из учеников, в точности как вы учили. Мне это помогает. Вот так: один, сто, два, девяносто девять, три, девяносто восемь и т. д. Мне это помогает». «В чем?» «Помогает сохранять ощущения рук». Ворчание. Другой подхватывает: «А я решил усложнить счет. Тогда сознание отвлекается, бывает, удается очень здорово ощутить все тело». Тут может последовать все что угодно. Поздравление (бывает редко), брань (случается), насмешка (чаще всего). «Сколько времени вы так делаете?» — вопрошает Гурджиев. «Пятнадцать дней». «Хватит, хватит делать так, вы дальше делать счет, уже автоматически делать. Уже спать другой счет, понимаете?» Как тут понять? Но невнятица неслучайна, в ней и заключается затеянная Гурджиевым игра. Ничего нельзя делать машинально. Поймете позже, позже, говорит Гурджиев.

Собрание в замешательстве. Пауза становится невыносимой. Да кто же, наконец, решится заговорить? Первой не выдерживает весьма нервная, хрупкого сложения дама в зеленой шляпке. Из самых, разумеется, лучших побуждений она ляпает первое попавшееся. Мол, от «работы» у нее появился какой-то ком в горле, сперва передвигался вверх-вниз, а потом обосновался в солнечном сплетении. Бурная разрядка. Время от времени «работникам» дают возможность минут пять над кем-нибудь поржать. Всегда действует превосходно. «Вы есть идиотка, вы есть истеричка, вы, как это по-французски? Гурджиев с улыбочкой обратился за подсказкой к присутствующим: Крези? Чокнутая? Вы чокнутая!» Дама в зеленой шляпке упивалась своим унижением. От Возлюбленного и побои принять сладко. Она покраснела, что-то забормотала. «Вы скоро попасть психушка, каково?» «Понимаю, господин Гурджиев», покорно соглашается дама в зеленой шляпке. Преподанный ей урок, безусловно, пошел на пользу. Можно быть уверенным, что подобная встряска остудит ее излишний пыл. Больше ее так не понесет, не допустит она столь бездарной «работы».

Но вправе ли мы ее судить? Чуть менее чокнутые, но не такие отважные? Почему Гурджиев ее не изгнал? Да он и никогда никого не прогонял, так как всем необходим каждый. Без признаний этой чокнутой симфония будет уже не столь гармонична. Кто же посмеет произнести: «Рака»?[39] Ну и говнейшество же вы! Потому и помолчать нам невмочь, что мы полные ничтожества. Это затишье действовало настолько угнетающе, что Гурджиев, рачительно относящийся к энергетическому потенциалу, обязан был любым способом, но дать нам разрядку. Даже ком в горле той дамы тоже пошел на пользу. Если не ей, то нам. «Валяйте, валяйте», насмешливо приговаривал Гурджиев.