Стихотворения и поэмы - Максим Рыльский

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

© Перевод К. Липскеров

Чи буде суд? Чи буде кара?[134]

По лужицам на постоялый дворВъезжает бричка. Кто б ни кинул взорНа эту бричку, если даже кониЕму — ничто, постигнет, что персонеСреди персон сей служит экипаж,Что путник наш — приличий верный страж,Что им всегда научен будет кучер,Как выезд холить (надо лишь покручеС ним поступать, спусти ему лишь раз —Колеса перестанет мыть тотчас).Итак, приезжий — вывод несомненный —Был человек бывалый и степенный.Конечно, так. Еще не старый пан,Чей приобрел уже округлость стан,Из брички вылез, надавив рукоюПлечо лакея. Перед ним дугоюСедой мишурес гнулся на крыльце.Пан, с милою улыбкой на лице,Как малую пушинку, снял с сиденьяКрасавицу — супругу, без сомненья.«Покой, да лучший!»                           — «Пане, мы для васИ не такой найдем во всякий час!Вельможный пан! Вот радость-то какая!Забыли нас!..»                  — «Голубка! Дорогая!Устала?» — будто слов и не слыхалПочтительных, жене своей сказалПриезжий.                   «Да, немного, друг… дорога…»…Вошли в покой. Заботливость, тревога,Звучавшие в приезжего словах,Понятны нам: и за жену был страх,И страх другой — за существо второе.«По правде, не с охотою — не скрою —Иду я в город… Дело так велит!Ты отдохни. Головка не болит?»— «Нет, милый… только… нет, не знаю даже,Сказать ли… так хотела б я…»                                        — «Куда же?Я для тебя…»                — «В театр…»                                      — «Ну, вот куда!Смотри, не получилась бы беда!»— «Беречься буду. Прямо нет терпенья,Так хочется увидеть представленье:„Днепровская русалка и злодей“».— «Твоей головке только до затей!..Приехала, и полежать бы надо,А ты — в театр…»— «В глазах твоих досада.Ну, не сердись… к спектаклю отдохну».— «На жизнь свою сердиться, на весну?Ты хочешь — значит, будем на спектакле.А странная история — не так ли?..Вновь с Замитальским… всё мне дико тут.С театра он — венец его причуд! —Добыть собрался прибыли большие».— «Но, друг… его певицы крепостныеНе плохи… много свежих голосов…Какой-то там артист из поваровТак одарен… О нем — я так слыхала —По всей стране молва уж пробежала…Не знаю только…»                         — «Верь-ка всем словам!Твердил, бывало, дядя мой Адам:„Из пастухов цари тогда бывали,Когда по-человечьи рассуждалиОслицы…“ Но теперь другие дни.Где тонкость чувств? Где чувства? Где они,Извилины души высокой, горней,У свинопаса, повара, у дворни?»— «Марьян, ведь ты любил простой народ,Любил ты песни, что народ поет,И даже сам ты напевал, бывало,Как войско запорожцев выступало».— «Забыл и думать! Сплыло всё давно!Так иль не так, а всё же не должноШляхетской и взыскательной натуреПодобной предаваться авантюре,Как Замитальский… Не хватает лишь,Чтоб он, стремясь умножить свой барыш,Сам пред людьми помчался в пляске дикой!Ну, я пойду… обед нам закажи-ка…Я, Стасенька, сейчас же возвращусь.С одним купцом никак не соберусьПокончить дельце… очень он упрямый!»И он пошел, уверенно и прямо,Походкой гордой.                              А она лежитИ отдыхает. Маревом скользитНеясных помышлений вереница.Красавица! Тебе ведь и не снится,Что именно сюда твой муж Марьян,Тогда паныч-повеса, а не пан,Девчонок приводить велел, бывало…Но этому не он ведь дал начало,И этому не он положит край.А ты лежи, лежи и отдыхай!Ты хороша, как роза на рассвете!Всё к лучшему идет на этом свете.

И вот чуть слышный голос, прозвучав,Умолк. И умерла она меж травИ меж цветов, качающихся в балке.Навек усни, днепровская русалка!Марину в ней — узнать и не узнать!…Она! Конечно! Полно же молчать!Визжите, скрипки! Фонари, светлее!Ха-ха! Артистка! Чаровница! Фея,Проигранная в карты! Хлев свинойДля театральной своры крепостнойПодходит. Гениально! Свинопасы,Одетые в сусальные прикрасы,Чаруют простоватых горожан!..Глянь — Замитальский! Сам вельможный пан!Авантюрист… «Мы так всегда вам рады!А в мире лучшей нету ведь отрады,Чем с милыми друзьями… Ну, живейКо мне! Мой новый повар — чародей!Что голодать! Вожу его с собою…Итак, прошу отужинать со мною, —Ей-богу, королевский майонез…Я мигом…»                  И, как мячик, он исчез.Уж он в конце сырого коридора:Там нужно проучить ему актера,Который спал пред рампою… Да! Спал!И вот «рецепт» мгновенно прописалАнтрепренер: сонливую воронуПощекотать немного… для разгона.Подумайте! А роль ведь так легка!Ведь мельника играл он! Старика!И бестия проучен был умело.Уладив неотложнейшее дело,Антрепренер — вернее, меценат —Балетных пощипал слегка дивчатИ вышел; ох, возня всегда с балетом!Недавно (только это под секретом)В Бердичеве был случай: пущен в светВпервые был пленительный балетТакой: «Амур, Сатиры и Дриады».Для панства лучшей не найти услады!Как раз в то время ярмарка была, —Пан Замитальский делал там дела:Ни труппы не щадил, ни декораций.Под потолок одна из легких грацийДолжна взлететь… Актеров заглуша,Весь зал ревел. Как девка хороша!И ножки — боже! Всё отдай, да мало!И вот внезапно — черт! — она упалаС ужасным криком… Речь моя вольна,Простите, но скажу… была она…Беременна, и было то известноИ Замитальскому. Но неуместноНам возмущаться. Нужно ж было ей —Дриаде! Фу! — упасть среди огнейИ дико выть, ей — нимфе тьмы дремучей!Испортил всё досадный этот случай.Убыток вновь. Да как ему не быть!Дриаду ведь пришлось похоронить…А впрочем — это мелочь!                                            Одиноко,Потупя взор, задумавшись глубоко,Сидит Марина. Ей пора давноИдти туда, где жить отведеноВсей панской труппе. В грязную хибарку…Задумалась. Опять вскипая жарко,В ее душе вдруг разгорелась вновьВся ненависть, что глубже, чем любовь,Что уж давно… с той ночи поднималась.Да! Это он! Она не обозналась:Ведь это он сидел сегодня там,В кругу дородных, разодетых дам,Панов сонливых, панычей шумливыхИ панночек в уборах прихотливых.Его уста, коварные уста,След от которых на ее летаПечатью лег, навек неизгладимой, —В ночи позорной, в памяти хранимой,Они шепнули лживые слова.Его уста презрительно, едваКривились, пресыщённо и лениво.Марьянчик! А! Живешь ли ты счастливо?Поместье, и хозяйство, и жена?Твоим вином навеки я пьяна,Марьянчик! Пусть проклятие ложится…Нет! Нет! Что проклинать! Чему дивиться?Довольно слов, Марина! За дела!Ему подобных свора не мала!

Кровь черную на землю пролилаНочь сентября. Не видно уж села.Исчезли в мраке низенькие хаты.Лишь в панском доме, мраком не объяты,Сверкают окна — тени за стеклом:То профиль там покажется, потомРуки движенье. Нежных муз и грацийЛюбитель щедрый (столько ассигнаций,Да и труда в спектакли он вложил!) —Пан Замитальский нынче пригласилНа ужин и соседей и знакомых.Конечно, не в таких сейчас хоромахОн проживает — да, проходит всё! —Однако тут найдется то да се, —Карповичей, Медынских мы уважим.Долг хлебосольства — просто, пане, скажем!Поужинав, прополоскавши ротВенгерским, он изрядный анекдотИм рассказал; кому какое дело,Что дамы раскраснелись! Правда, смелоНемного… смеха всё ж не превозмочь.Вот кровью черной сумрачная ночьИ панский дом теперь уж затопила.Уснули все… Вин многолетних силаДремоте чар немало придала.Кого же тут окутывает мгла,Как будто материнскою полою?Кто крадется к застывшему покою,Где свет угас и смолкли голоса?Как видно, свой: не слышно лая пса.Играет пес да ластится вертляво…

Уснули! Спят! На сон спокойный правоДала им сытость и скрепила власть.Спит пан Медынский — лишь недавно всластьОн целовал спасенную Марину…Спит Замитальский, — погрузись в перины,Он лысину в подушках утопил…Спит пан Карпович, — в грезах совершилОн многие чудесные поступки…Младенцем спит, слегка надувши губки,Его толстуха, тощего ксендза Поклонница…Сомкнув свои глаза,Так соблазнительно вдоль одеялаВ постели Стася руки разметала…И каждый в мир мечтаний унесен…

С тобою явь сравнится ли, о сон, —Где, всё забыв, не внемлем укоризне,Где всё живет, но всё не то, что в жизни,Где ни сомнений, ни раздумий нет…Уснули! Спят! Дневных поступков следИх в запоздалый трепет уж не бросит!Вот пан Карпович — раз на сенокосеОн как-то был. И в этот самый день«Безбожного Вольтера дребедень»(Супруги набожной определенье)Иль «дивное народам вразумленье»(Вольтера так сам пан определял) —Ну, словом, на него тогда напалДух вольтерьянский — может быть, в квадрате!А дурни-хлопы — этот сброд завзятый! —Тот день считали праздником большим.Смешно сказать! Да, нелегко жить с ним,С таким народом! Словно с дикарями!Коварный дождик брызжет над полями —Им всё равно! Им — праздник! Сто чертей!«Накажет бог!» — Ну, с помощью плетейОн всех их выгнал в поле в тот денечек.(Замечу я… так… только между строчек,Что сам Вольтер, по правде вам сказать,Умело мог хозяйством управлять,И прибыли считал он досконально.)И все-таки тоска брала буквально,Что мозг мужицкий сумраком одет.А впрочем, не на благо было б — нет! —Когда б они, тупые поселяне,В церковном не барахтались тумане, —В бунтарскую они бы впали тьму.(Приходский ксендз — хвала его уму! —Всё понимал: ведь сам творец «Кандида»По воскресеньям ездил — пусть для вида —На мессу, как последний из дворян,Пример давая добрый для крестьян.)А в общем — ну народец! Боже правый!Что за приметы, песни! Что за нравы!Какая бездна дикости глухой!Почтительности даже нет простойПред институтом собственности, право!

А в горечь дум к тому же влил отравуМальчишка — он на панском поле пасРябую телку… «Разве я припасТакое пастбище для мужичонки?»И не успел опомниться мальчонка,Как уж нагайка в воздухе свистит…Пусть в памяти он дольше сохранит,Как скот свой загонять в чужое поле!«Что? Я губу рассек тебе? не боле?..Пускай отец увидит твой иль дедМоей учебы незаживший след.Пусть розгами еще проучит внукаИль сына. Да! Наука — так наука!Учить их по-иному? Никогда!Ни совести не знают, ни стыда!..»Спит вольтерьянец. Образ мальчугана,На чьей губе еще сочится рана,Не встанет ночью. Глупость! Легкий шрам!А ты, ты всех изысканней меж дам,Медынская! Взгляни: в воде зеркальной,Блистая белизною идеальной,Нагая грудь твоя отраженаИ плечи — их Тибурций, вполпьяна,Лилейными назвал. А брови эти!..Но скрыты в обольстительном портретеЧерты жестокосердия и зла:Когда у туалетного столаНа горничных ты гневаться изволишь,Ты шпильками их прямо в груди колешь —За Клеопатрой царственной вослед.Да! Спишь и ты, в тебе тревоги нет,Под одеялом легким опочила.Твой муж — к нему богатство привалило —О юных позабыл своих годах,Твои желанья ловит он в глазах,Заботится, глядит, как на картину…Хотя, в театре увидав Марину —Мужичку и «актерку»: «Фу! Нашел!»,Он побледнел немного… Злой уколПочувствовала Стася… Но и только!Мир не нарушен в доме был нисколько,И даже спора не произошлоО том, чтоб к Замитальскому в селоПоехать погостить по приглашенью.Спит и Марьян. Не спать? Смущаться теньюБылого? Проиграл? Кого? Пустяк!Ведь за коня готов был он и такОтдать ее. Мужичку — вон из списка!Ну а теперь, теперь она «артистка»!Сыта, в довольстве, в славе, черт возьми!Притом — ведь всё известно меж людьми —Сам граф Ловягин, кавалер столичныйИ к женской красоте не безразличный(Он ей вниманья много уделялИ не одну красотку описалВ брошюрке «К малороссам из столицы»,Где лошади, собаки, молодицыВ букет прелестный объединены),—Так этот граф — конечно, рожденыЕго мечты стремленьем эстетичным —Не поскупится «кушиком приличным»(Его слова) на то, чтобы скорейКупить Венеру эту… У дверейБыла Марина, слышала, незрима,Как Замитальский в ухо «пилигримаЗемных красот» и «эллина» такой«Куш» прошептал, что тот, став сам не свой,Лишь рот раскрыл. Однако тут уменьеИ время роль играют. УкрашеньеВсей труппы не отдать же за пятак!Слуга покорный! Нет! Он не простак!А ведь дела такого стали сорта,Что нужен «куш». С деревни ни чертаНе вытянешь, а труппа… в свой чередС ней разоришься… Месяц — и банкрот…Затем-то Замитальский, кинув сети,Их затянул на страннике-эстете,Во сне червонцы ловит вновь и вновь…

Ночь сумрачна. Как бы густая кровьЗастыла, обагрив земные раны……Вскочила Стася: «Что за отсвет странный?Огонь! Огонь!» Иль это всё во сне?Нет — огненные змеи по стенеПолзут и ноги жалят тонким жалом!..А за окошком, в очертанье алом,Мелькают люди, косы, вилы… А!..«Вы пляшете? Терпели мы года!Пляшите же! Ведь наши вам когда-тоПлясали обнаженные дивчата!Теперь, паны, пришел, как видно, час —Вы в пламени попляшете для нас!Бежать? Куда? Иль хочешь, чтоб подделаЯ вилами твое нагое тело,Медынская?»                — «А, вот и ты, Марьян!Эх, на словах когда-то был ты рьян!Про братство, про любовь болтал, про волю!Последняя любовница на долюТебе, дружок, оставила пожар —Цветок румяный, новобрачным дар».— «А! Вы свершали договор торговый,Пан Замитальский, торговать готовыйВсем светом, лишь бы отыскался спрос!»С Ловягиным из рдяной мглы вознесХозяин руки белые. «Что? ЯркоГорят огни? И души жег нам жаркоТвоих утех, твоей забавы яд!Стоишь в окне? Твой жалкий молит взгляд:„Ведь я вам друг! Я человек душевный!“»Но вот топор сверкнул зарею гневнойИз темноты…                         «Руби!»                                  — «Да нет, постой!»— «Пусть греются!»                                — «Паныч наш дорогой!Мое дитя испортил ты, Оксану,Припомни-ка!»                   — «Пусть доблестному пануПрипомнится тот радостный денек,Когда под звуки песни на пенекОн, пьяный, сел и криком наслаждался,А крик тот из конюшни раздавался.Стегать велел… разок… еще разок,Счет перепутав…»                          — «Вспомни-ка, панок,Припомни наши муки, наше горе,Наш горький пот и слез горючих море,Забавы, шутки! Жадный до похвал,Ты ради них, панок, учетверялДни барщины!»                       — «Мы все тут, лицедеи!Твои, наш пан, корыстные затеиНас оторвали от родных полей —Изображать вельмож да королей,Всё ж оставаясь жалкими рабами.Безвестный мир открыл ты перед нами,Нам показал приманку лучших дней,Чтоб нам казались вдвое тяжелейТе гири, что к ногам нам привязали!»— «Да, это мы сквозь тонкие вуалиНевинною сияли наготойПеред распутной, пьяною толпой,Покрытые мучительным позором…Да, это мы предстали вашим взорам —Плясуньи, феи, нимфы и певцы…»— «Калеки дочки, нищие отцы,Да малолетки сироты, да вдовы.Слуга, стелиться под ноги готовый,Покорный пахарь, дикий волопас —Мы все пришли! Встречай, хозяин, нас!Неси меды! Разлей хмельные вина!»— «Да, это я, красавица Марина,Твой выигрыш, игрушечка твоя!Тут было скучно, сумрачно, а яСто сотен свеч для пана засветила!»— «Бей! Режь! Пали!»                              И вот ширококрылыйПо всей усадьбе носится огонь.Уж не один хрипит предсмертно конь,Грызет поводья, дико бьет ногамиГорячий прах. Пурпурными цветами,Кровавыми снежинками летятИ падают, как снежные узоры,Те голуби, вздымал к которым взорыПан Замитальский там, у флигелька…Возмездья час! Как нож Зализняка,Как сабли Гонты быстрые удары —Сверкает гнев. Конюшни и амбары,Скирды, овины жадный пламень жрет.Пусть всех, пусть всех назавтра повлечетВ Сибирь свирепая, тупая сила.Пускай тюрьма! Пускай Сибирь! Могила! —Всё лучше, чем издевка, немощь, гнет!..Наум, согбенный, в зареве встает,Встает Марко с виском окровавлённым,С ножом в руках — блестящим, освященным,Клейменые восстали в кандалах,Сгустились тучи, громы в небесах,И песнь Кармалюка гремит грозою.И надо всем, багряною звездою,Стоит она, сомкнув свои уста,Стройна, прекрасна, но уже не та, —Не та, кого бросала в плач кручина, —А — гром! А — гнев! А — мщение! — Марина!

455. ЖАЖДА