Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больше того, если они желали перемыть косточки Геббельсу Kopf und Schwanz[134], потому что у того были любовницы на каждом углу, или же им приходила фантазия передразнить Гитлера, приложив палец под нос, они с легкостью могли себе это позволить. И сказать было нечего. Они пребывали в центре круга, там, где власть никак не могла обернуться против них.
В данный момент Соня пустилась в беспокойные рассуждения о войне, которые Симон едва слушал. Неужели никто не обратил внимания на отсутствие Греты? И остальных? Никто не задал ни единого вопроса? У этих женщин было множество поводов для беспокойства, помимо войны…
Он заметил Магду Заморски, сидящую в уголке с потрясенным видом. Эта богиня с белыми волосами всегда влекла его к себе и в то же время внушала робость, словно держа на расстоянии.
— Думаешь, я права?
Соня уставила на него свои черные глаза. Чернильный взгляд под шляпкой словно снимал начертанную углем копию с мельчайшего мгновения.
— Думаю, еще слишком рано, чтобы делать такие выводы, — наудачу высказался он.
— У тебя просто нет своего мнения.
Симон рассмеялся и встал:
— Именно! Прошу меня извинить.
Он присел рядом с Магдой и поставил на подлокотник ее кресла бокал шампанского.
— А пива ты, случайно, не захватил?
Симон устремился к бару. Перед ним стояло лицо Магды, взвинчивая сердце и нервы. У нее всегда был такой вид, будто она вышла из купели с живой водой, оставившей жемчужины на ее волосах и сияние в глазах.
— Что-то не так? — спросил он, вернувшись с кружкой «Лёвенброй».
— Я собираюсь уехать из Берлина, — сообщила она, отпив несколько глотков.
Тончайший белый завиток волос очерчивал ее губы подобно пене. Магда Заморски была не только княгиней, но и самой богатой вдовой Берлина — ее муж до самой смерти оставался могущественным FM-SS, благотворителем нацистской партии. Он с самого начала финансировал штурмовые группы и национал-социалистическую партию через банковский концерн, считавшийся американским. Поговаривали даже, что он переводил крупные суммы на частные счета нацистских сановников, в том числе Гитлера.
— Почему ты решила уехать?
— Вскоре быть полькой в Берлине станет не очень комфортно.
— Ты вернешься туда?
Магда бросила на него подавленный взгляд:
— Если я вернусь в Варшаву, там скажут, что я немка. Если останусь в Берлине, скажут, что я полька. И все очень быстро забудут про миллионы, отданные Гитлеру моим мужем.
Магда, которую он всегда знал легковесной и шутливой, сейчас набирала очки по части глубины и прозорливости. Обычно ее любимыми темами были тряпки и купальники.
— Куда ты собираешься?
— В Соединенные Штаты. — У нее на лице мелькнула презрительная гримаса. — Словно я еврейка.
Издавна ходили забавные истории про польский антисемитизм, который, судя по рассказам, был еще круче, чем у немцев.
— Греты сегодня нет? — спросил он, рассеянным взглядом обводя собравшихся.
— Какой Греты?
— Филиц.
— Вроде нет. — Она улыбнулась, ее глаза уже были сухими. — Ты хотел ее видеть?
— Да, было бы приятно. И что-то давно не видно ни Сюзанны, ни Лени.
— Уехали на отдых, куда-то на Балтийское море, я думаю.
Придется действовать прямолинейнее:
— Я тут услышал одну странную штуку про Грету. Знаешь… Короче, мне сказали, что она беременна.
— Грета? — повторила Магда с искренним удивлением. — Вот уж никогда бы не поверила.
— Почему?
— Ты же ее знаешь, верно? Она не из тех, кто будет распускать швы на юбке из-за детеныша в животе.
Невозможно было подытожить ситуацию более прагматичным образом.
— Если только… — пробормотала она.
— Тебе что-то пришло в голову?
Магда пристально на него посмотрела, потом будто рефлекторно взялась за черные очки. У нее были очень чувствительные глаза. Часто краешки век выглядели покрасневшими. А иногда белки наливались кровью.
— Грета была не совсем такая, как мы.
— Что ты хочешь сказать?
— Она была намного более… убежденной.
— Убежденной в чем?
Магда кивнула на приотворенную дверь гостиной. Симон проследил за ее взглядом — или, по крайней мере, за черными экранами очков. Нацистские офицеры что-то обсуждали, стоя и выгибаясь, как жеребцы при случке.
— Она была национал-социалисткой?
Вопрос не имел смысла: в Берлине 1939 года все были национал-социалистами. Но Грета, возможно, была активисткой, а то и фанатичкой. На кушетке она ни разу не обмолвилась о своих политических взглядах. Казалось, она относится к нацизму как к опасной неизбежности, от которой сама она держалась на расстоянии благодаря своему фривольному существованию и… деньгам мужа.
Не исключено, что Грета скрывала от него и это… Чем дальше он продвигался, тем больше его психоаналитические потуги казались ему чем-то вроде маскарада. В результате все его сеансы и записи пытались поймать ветер. Малышка Филиц и другие водили его за нос. Но с какой целью?
— Как это связано с ее беременностью?
— Ты никогда не слышал о Führerdienst?
— Службе фюреру?
Это не было законом в прямом смысле слова, скорее весьма рекомендованным правилом: каждая женщина должна родить ребенка специально для Адольфа Гитлера. Часто последнего малыша. Нечто вроде «усилия во имя мира» вдобавок к уже немалому числу собственной детворы.
— Ты хочешь сказать, что Грета могла зачать ребенка для… фюрера?
Магда не ответила. Казалось, она заметила в другом конце гостиной что-то интересное или кого-то из вновь прибывших. У молодой вдовы были и другие заботы, кроме помешательства Греты на Гитлере и ее демонов.
— Магда…
Княгиня в черных очках вроде вспомнила о Симоне.
— А еще лучше, — заключила она, вставая, — сходи к вечерне.
— К вечерне?
Она взяла блокнот с логотипом отеля «Адлон» и нацарапала адрес.
— Кампенская часовня, рядом с Александерплац. Каждый день ближе к вечеру там служба. Сходи завтра. Ты поймешь.
— Но…
Магда положила ему руку на плечо в знак прощания и направилась к другой группе. Аудиенция была окончена. Он несколько секунд смотрел на листок в своей руке, потом сунул его в карман и допил пиво польской вдовы.
Симон вышел из «Адлона» ошеломленный. Его танцующая походка превратилась в тяжелое пошатывание, послеполуденное солнце лилось в глазницы как обжигающий воск, а мозг высох, как панцирь скорпиона.
Грета Филиц, беременная от загадочного отца.
Грета Филиц, нацистская фанатичка.
Грета Филиц, ревностная католичка.
Он смотрел на Унтер-ден-Линден, которая отныне казалась прорубленной в голубоватом леднике. Орлы. Свастики. Тени. Война вдруг предстала перед ним неотвратимой надвигающейся волной, гигантским приливом, который сметет все на своем пути.
Его Берлин более не существовал.
И Берлин Гитлера никогда не будет существовать.
Между этими двумя зияющими пустотами оставалось расследование. Если уж невозможно предотвратить Вторую мировую войну, Симон со товарищи могли,
