Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
90
— Поищи вон там, — сказал Кохмидер, — твой пацан жив.
Человек с окровавленным лицом не шевельнулся. Один глаз у него вылетел на сантиметр, другой был сплошной опухолью. Нос сломан во многих местах. Из дрожащих губ сквозь разбитые зубы доносился странный свист. Прежде чем убить, Totengräber любили «подготовить» своих евреев, то есть «вбить их поганые шнобели в их грязные морды».
— Ищи, говорю тебе. Ты еще можешь его спасти.
Человек стоял лицом к грузовику, платформа которого была заполнена трупами. С настила капала кровь. Сочилась из щелей. Переливалась через бортик. Грязь у их ног отливала красным, лужи алым. Бивен никогда не видел столько крови зараз — а он давно потерял девственность в этой области.
— Давай, говорю тебе! Твой сын там!
Кохмидер схватил человека за затылок и заставил его карабкаться на гору трупов. Не говоря ни слова, тот попытался ухватиться за настил, но соскользнул. Взрыв гогота, когда он растянулся в грязи.
Повторяя попытки раз за разом, он сумел наконец ухватиться за лохмотья жертв и взобраться на кучу тел. Эсэсовцы с наслаждением наблюдали за несчастным, стоящим на четвереньках среди нагромождения мертвецов. Смех, подбадривающие выкрики и ругань.
Бивену это было более-менее знакомо. Напоминало его давнюю работенку, когда он был в СА и им предписывалось бить всех, кто не в черной форме, в ожидании, пока тех не переоденут в синие лагерные полоски. В те времена подобные издевательства были в порядке вещей. Но чувствовалось, что сейчас у палачей совсем иные мотивы. Они не вели борьбу, как во времена штурмовиков, они просто проводили зачистку. Они действовали на завоеванной территории.
В середине дня первое задание привело их на болота рядом с озером, на севере Берлина. Им пришлось загрузить десяток забытых там трупов. Работа затянулась из-за нескольких набравшихся смелости евреев, которые пришли выкупить тела своих близких. Привычный Кохмидер спокойно торговался, как барышник на ярмарке, продавая скот. За несколько сотен марок родственники могли забрать одного или двух мертвецов…
Бивен никогда не был антисемитом, но чувствовал, что становится антинацистом… Вместе с коллегами он молча захоронил анонимные трупы в общей могиле, чье мягкое вязкое дно омерзительно хлюпало при каждом взмахе лопаты.
Они были тут далеко не первыми. Всякий раз, когда сапог погружался в рыхлую почву, из липкой земли взмывал рой мух. Бивен мог почувствовать сквозь подошвы лица, плечи, торсы других подозреваемых, зарытых здесь, в нескольких сантиметрах под поверхностью.
Следующее задание заключалось в том, чтобы выселить евреев из дома с пометкой Juden, потом отвезти их на центральный вокзал и запихнуть в товарный поезд. Добавившаяся к запаху пота (страх, лето) вонь горячего свинца была удушающей. Перед каждым вагоном ждал железнодорожник, готовый запломбировать двери расплавленным металлом.
Свой рабочий день они заканчивали в Хеллерсдорфе, во дворе дома, где полуживой человек искал полумертвого ребенка среди нагромождения покойников.
Раздались аплодисменты: человек нашел мальчика. Упираясь коленями в две неподвижные спины, он удвоил усилия, вытаскивая маленькое тельце из общей кучи. Ни одна сволочь не шевельнулась. Наоборот. Эта картина их возбуждала в самом прямом смысле слова.
Когда человеку удалось извлечь мальчика из переплетения удерживающих того рук и ног, он посмотрел на ребенка — и только тогда в его уцелевшем глазу зажегся огонек. Огонек тусклый, тайный: это был не его сын.
Без единого слова, без единого крика он толкнул ребенка, покатив его к краю платформы. Несмотря на его усилия, малыш выскользнул у него из рук и упал к колесам грузовика.
Человек тоже слез, шатаясь, с невменяемым видом.
— Ты вроде разочарован, старина, — заметил Кохмидер. — Это не он, верно? Я ошибся?
Он уже вытащил оружие из кобуры. В следующую секунду он в упор выстрелил ребенку в висок.
— Сожалею, мужик. Даже не могу сказать, что в следующий раз исправлюсь, потому что следующего раза не будет.
Человек упал на колени в ожидании добивающего выстрела.
Кохмидер повернулся к Бивену:
— Твой ход, товарищ!
Франц с самого полудня понимал, что без такого испытания не обойдется. Крещение огнем. Вернее, кровью.
Он вытащил свой люгер, дослал пулю в ствол и выстрелил. Череп разлетелся мелкими осколками. В пустоте, оставленной выстрелом, гестаповцу показалось, что он падает в бездну. Он подумал об Адлонских Дамах и понял, что у него осталось только это расследование. Возможно, оно лишь искупление его трусости, но в любом случае это единственная причина жить.
Он послал еще одну пулю в уже мертвого человека — за Сюзанну.
И еще одну за Маргарет.
И еще одну за Лени.
И еще одну за Грету.
Кохмидер заржал:
— Слушай, приятель, похоже, ты не очень-то любишь евреев!
91
— Переоденься. Этим вечером у нас выход в свет.
Бивен передернул плечами и зашел в квартиру Симона. Его одежда была в пятнах крови. Он вонял падалью и был до колен заляпан грязью.
— Что ты вырядился как пугало?
Симон невольно посторонился — и чтобы пропустить Франца в квартиру, и чтобы зловоние не так било в нос.
— Моя рабочая одежда. Я могу у тебя помыться?
— Хм… да, конечно.
В руках у Бивена была сумка с двумя нацистскими свастиками. Он успел заехать в штаб-квартиру гестапо и выбрать вечерний костюм. У него оставался доступ к служебному гардеробу. Уже несколько дней Франц не заходил к себе домой, а потому надевал, когда был не в мундире, шмотки мертвецов. Он не походил на бродягу. Он им и был, под сенью свастики и Бранденбургских ворот.
— Где у тебя ванная?
Симон ответил не сразу, вид у него был немного одурелый. Может, он уже спал: было всего десять вечера, но его лицо было помятым, как одно из тех писем, что в гестапо каждый день присылали евреи, пытающиеся узнать о судьбе близких. Писем, которые Бивен бросал в мусорную корзину, не читая.
Наконец хозяин провел его в ванную. Бивен нырнул под душ, опасаясь что-либо разбить. Туалетная комната Симона была еще изысканнее, чем у Минны. Чистейшая плитка, напоминающая отделку метро, темный металл, мрамор, куда ни глянь. Раковина и ванна приводили на память греческие храмы, изображения которых он когда-то видел, а форма кранов не уступала мастерски завязанному узлу галстука.
Он помылся, повторяя себе, что Симон наверняка украл эту ванную (и всю квартиру в придачу) у какой-то еврейской семьи. По сути, психиатр был копией Бивена, только на другом уровне: Бивен носил костюмы убитых, Краус жил в квартире
