Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 - Должны оставить в подозрении, а не осуждать!

 Состоя под следствием, Жакоминиха совершила новое преступление, - опять "без свидетелей".

 Однажды могила Жакомини была найдена разрытой. В крышке гроба было прорублено отверстие.

 Собравшиеся "сахалинцы" моментально узнали, чьих рук дело:

 - Жакоминиха! Это уж всегда так делается! Дело первое!

 "Жакоминихе" начал часто сниться ее покойный муж. А если начинает мерещится убитый, надо разрыть могилу и посмотреть, не перевернулся ли он в гробу. Если перевернулся, надо положить опять как следует, и убитый перестанет являться и мучить.

 - Да почему же, непременно, это сделала Жакоминиха?

 - Помилуйте, да она с малолетства это средство знает. С детства между убийцев! - совершенно резонно отвечают служащие на Сахалине.

 - Ну, и баба! - говорю как-то поселенцу.

 - Да ведь оно, ваше высокоблагородие, может по-вашему как иначе выходит. А по-нашему, по-корсаковскому, завсегда случиться может. Потому здесь в каждом доме корешок борца имеется...

 "Борец" - ядовитое растение, растущее на южном Сахалине.

 - Каждый держит!

 - Зачем же?

 - Случаем - для себя, коли невтерпеж будет. Случаем - для кого другого. Только что она не борцом, а трихнином отравила. Только и всего. А то бывает. Потому Сакалин.

 Виктор Негель, молодой человек двадцати лет, подследственный арестант, содержавшийся в карцере Александровской кандальной тюрьмы, пожелал меня видеть по какому-то делу.

 - Вы с Негелем остерегайтесь оставаться наедине! - предостерегал меня начальник тюрьмы.

 Для моих бесед с арестантами предоставлялась тюремная канцелярия в те часы, когда в ней не было занятий. Арестант входил один, без конвойных. Конвойные оставались ждать на дворе.

 - Цапнет он вас чем-нибудь, выпрыгнет в окно на улицу и даст стрекача: там всегда толпятся поселенцы, дадут возможность бежать. А ему больше ничего и не остается, как бежать. Это, батюшка мой, человек, который в своей жизни еще дел натворит!

 Негель, действительно, не внушал симпатии. В канцелярию вошел юноша небольшого роста, плотный, коренастый. Злые раскосые глаза. Он был очень раздражен долгим сидением в карцере. Необыкновенно ясно выраженная асимметрия лица, узенький низкий лоб, короткие густые мелко вьющиеся волосы, жесткие как щетина.

 Наша беседа с ним длилась часа три, и, когда беспокоившийся начальник тюрьмы зашел в канцелярию посмотреть, не случилось ли чего, он остолбенел от изумления. Картина была престранная!

 Негель ревел, как дитя. Я утешал его, отпаивал водой и, совершенно растерявшись, гладил по голове, как маленького ребенка.

 - Что вы сделали Негелю?! - только и нашелся спросить начальник тюрьмы.

 Передавая свою просьбу, Негель рассказал всю свою жизнь. А она, действительно, так же ужасна, как отвратительно его преступление.

 У него убили мать. Через десять месяцев после этого он сам совершил убийство.

 Убил жену ссыльного М. Он был вхож как свой в эту семью. Негель зашел к ним, когда самого М. не было дома, а жена хлопотала по хозяйству.

 - Где Иван Иваныч? - спросил Негель.

 - А тебе какое дело! - будто бы ответила ему резко М.

 Негель схватил железную кочергу и начал ею бить несчастную женщину по голове. Это было, действительно, зверское убийство. Негель продолжал ее бить и мертвую. Бил с остервенением: лица не было, зубы были забиты ей в горло.

 Покончив с убийством, он убежал, вымылся, переоделся и, когда убийство было открыто, прибежал на место одним из первых.

 Пока составляли протокол, Негель нянчился и играл с маленькими детьми только что убитой им женщины, - их не было при убийстве: они были в гостях у соседей.

 Негель больше всех высказывал сожаления, ужасался, негодовал на "злодея" и даже указал на одного поселенца, как на убийцу.

 - Зачем? Зол ты на него был?

 - Нет! А только это всегда так делается. Всегда другого "засыпать", чтоб с себя подозрение снять. Это уже так водится.

 За что он убил так зверски несчастную женщину?

 Говорят, что Негель, выследив, когда М. ушел из дома, явился с гнусными намерениями.

 Негель говорит, что покойная кокетничала с ним и перебрала у него в разное время пятьдесят рублей.

 Когда она дерзко ответила ему, Негель сказал ей:

 - Ты чего же на меня, как собака, лаешь? Деньги ни за что берешь, а лаешься? Только крутишь!

 - А чего ж и нет? Ты еще малолеток, тебя можно и окрутить.

 - Я каторжника сын, - отвечал ей Негель, - меня не окрутишь!

 М. будто бы расхохоталась, и Негель, не помня себя, начал ее бить. Он пришел в исступление, не помнит, долго ли бил, и потом, придя к трупу, с удивлением смотрел:

 - Эк, я ее как!

 - Вот я ее за что убил, - вовсе не так, здорово-живешь, а за пятьдесят рублей!

 - Да разве за пятьдесят рублей убивать людей можно?

 Лицо Негеля стало еще мрачнее.

 - А ни за что ни про что людей убивать разрешается? У меня мать убили. За что? Вон, он говорит, что убил ее, с ней жимши. А я вам прямо скажу, что врет. Никакой коммерции он с ней не имел! Три копейки ему и цена-то вся! Вы посмотрите на него!

 Его мать, 50-летнюю женщину, зарезал его же учитель, поселенец Вайнштейн.

 Вайнштейна приговорили на четыре года каторги. Это приводит Негеля в бешенство:

 - За мою мать на четыре года?! А вон безногого за то, что женщину убил, на двадцать лет! Что ж это! После этого суд - это просто вторые карты!

 Негель - уроженец Сахалина. Его отец и его мать, оба сосланные в каторгу за убийства, встретились в Усть-Каре и вместе попали на Сахалин.

 Он не помнит отца, но воспоминания о матери заставили его разрыдаться.

 Итак странно вздрагивает и сжимается сердце, когда этот злобный, безжалостный убийца, рыдая, говорит:

 - Мама! Моя мама!

 - Когда убили мать, я озлился, я другой человек стал. Ага значит, людей ни за что ни про что убивать можно! Хорошо же, так и будем знать!.. Он, Вайнштейн, и меня погубил. Мама из меня человека сделать хотела. Если бы он ее не убил, я бы никогда не был каторжником. Я при маме совсем другой был. А теперь что я? - Каторжник. Приговорят лет на десять. А потом, Бог даст, заслужу и бессрочную.

 Его просьба ко мне заключалась в том, чтобы я попросил губернатора:

 - Пусть меня переведут из Александровской тюрьмы в другую. Здесь Вайнштейн сидит, и должен я его зарезать.

 - Почему же "должен"?

 - Должен. Меня в одиночке держат, а как в общую пустят, я его сейчас "пришью". А мне еще в бессрочную идти не хочется. Пусть меня с ним в одну тюрьму не сажают! Мне его не жаль, мне себя жаль!

 - Ну, хорошо! А той, которую ты убил, тебе не жаль?

 - Часом. Мне ее так бывает жаль, что плачу у себя в одиночке. Ее и детей. А как вспомню, как мять у меня убили, всякая жалость к людям отпадает.

 И его раскосые глаза, когда он говорит последние слова, смотрят с такой непримиримой злобой!..

 В той же Александровской тюрьме я встретился с Габидуллином-Латыней, молодым татарином, тоже сыном ссыльно-каторжных.

 Он родился, вырос, совершил преступление и отбывает наказание на Сахалине.

 - В тюрьме-то еще лучше! В тюрьме жрать дают, а на воле с голода опухнешь! - посмеивается он.

 Его преступление, действительно, ужасно.

 С двумя поселенцами, они втроем убили с целью грабежа жену одного арестанта, ее четырнадцатилетнюю дочь и шестилетнего сына.

 Совершив убийство, Габидуллин и его соучастник убили своего третьего товарища:

 - Чтобы при дележке больше осталось!

 Несчастную женщину, бывшую в интересном положении, нашли с разрезанным животом.

 - Это для чего?

 - А это так! Посмотреть, как ребенок лежит!

 И Габидуллин конфузливо улыбается, упоминая о своем любопытстве.