Сталинские соколы. Возмездие с небес - Станислав Сапрыкин

И это бы можно пережить, но вездесущие особисты, как я не пытался скрыть, знали о моей «полукровности», да еще кто-то написал донос, что я знаю финский. Действительно, хоть в моей семье и принято было говорить по-русски, но с глубокого детства во мне остались воспоминания о финских сказках, рассказанных, а точнее – напетых матерью, которую я не видел лет около двенадцати и даже не догадывался о том. жива ли старушка.

Финны периодически призывали сдаваться и переходить к ним. В глазах партийного начальства я мог быть как находкой, так и проблемой. а вдруг переметнусь, тогда полетят головы выше, мол, не досмотрели! И хотя вел я жизнь ни чем не приметную для властей, все же чувствовал себя как на бочке с порохом. Я ожидал неизбежного ареста, после которого. либо в лагерь, либо в шпионы. Была и иная неприятность. известно, что авиаторы любят заложить за воротник, моя беда была в тяжелом утреннем похмелье. Зная особенности своего организма, я старался держать себя в руках, но так выходило не всегда. После очередной попойки на следующий день меня единственного отстранили от полетов, точнее – от боевых заданий, так что получился скандал. Командир подал рапорт о скором моем переводе от греха подальше куда-нибудь на китайскую границу, что совсем не входило в мои личные планы.

Пока шли боевые действия, и приковывать меня к земле видимых причин не было, несмотря на подготовку летчика-истребителя, начальство пересадило меня на У-2, поручая второстепенные тыловые задания.

Красная армия готовилась к наступлению, и в боевых действиях настало временное затишье. Финны разбрасывали очередные листовки с призывом выполнить посадку в Финляндии и сдаться с самолетом в плен, обещая, кстати, десять тысяч долларов и оплаченный выезд в любую страну. На бумаге был изображен отдыхающий, на фоне особняка в обществе миловидной барышни, мужик, под рисунком стояла надпись. «так проводят время западные летчики!». Комиссары эти листовки тщательно собирали и сжигали, но одну я оставил себе, сходить по большой нужде с качественной мягкой финской бумагой. Но, сознательно не использовал листовку «по назначению», я спрятал ее в самый надежный карман.

Через навалившиеся тяготы я все чаще вспоминал своего сосланного отца, и бежавшую в соседнюю Финляндию мать, голод и прочую нужду осиротевшей юности, и мне захотелось, хотя бы для себя, покончить с этой войной, ведущейся ради сумасбродных идей тех, кто лишил меня семьи, сделав своим послушным солдатом. Мои внутренние терзания длились несколько недель, наконец, я решился на отчаянный шаг при возникновении удобного случая.

Воспользовавшись командировкой на передовую, куда мой У-2 доставил почту и корреспондента газеты, сославшись на ухудшение погодных условий, и действительно – надвигалась метель, я остался на переднем крае. С наступлением ранних зимних сумерек, когда появилась возможность незаметно покинуть окопы, под покровом метели преодолев заграждения и рискуя подорваться на минах, я пошел в сторону врага. Я не стал угонять «красный» самолет, как призывалось в листовке, я просто пересек линию фронта, надеясь, что впереди меня ждет мир, а возможно и родные объятия матери.

Бредя по ночному заснеженному лесу, я рассуждал про себя. выходит, право было начальство, подозрительно относящееся ко мне, я, все-таки, предатель. Ну а что лучше – успокаивал я сам себя. попасть в лагерь, стать зеком, но остаться верным присяге, а может, все обошлось бы, и ареста не случилось?

Наступила пронизывающая ледяная ночь. Я закопался в сугроб и смог поужинать предусмотрительно захваченным пайком. Хотелось горячего, но развести огонь я не решался. Через два часа все мое тело продрогло. Летный шлем, в котором я так и вышел с передовой еще как-то спасал голову, но кожаное пальто совершенно промерзло и стало ломким как рубероид. Я начал отчаиваться, сомневаясь в правильности своего поспешного шага, окоченеть и умереть от холода где-то в лесу на нейтральной полосе – совсем не сочеталось с моими планами спокойной и радостной жизни.

Чтобы не замерзнуть окончательно, я пошел вперед, дальше все было как во сне. Меня окружило несколько человек в белых маскировочных халатах вооруженные «суоми» и снайперскими винтовками. Казалось, они возникли прямо из снега. Я поднял руки, показывая, что сдаюсь. Это была финская разведгруппа. Меня ткнули в спину автоматом и повели. Я потерял перчатки и, боясь навсегда отморозить пальцы, спрятал руки в карманы пальто постоянно разминая пальцы, похоже, финнов это особенно не смутило, они даже не проверили мои карманы. Приблизительно через час мы пришли в некую часть, где в землянке оборудованной печкой меня, после обыска, допрашивал капитан, хорошо говоривший по-русски. Впервые за войну я видел земляка-противника так близко, что даже мог с ним общаться. Почему-то мне запомнились его зимняя двубортная шинель с поднятым от холода воротником и шапка с козырьком и отвернутыми наушниками.

Офицер начал расспрашивать кто я и, как и почему оказался на передовой в летной форме, ведь ни один из русских самолетов не был сегодня сбит.

Попытавшись перейти на суоми, я коротко объяснил, что не совсем попал в плен, а скорее – сдался добровольно, так как сам наполовину финн. В доказательство своих слов я достал из потаенного кармана не найденную при обыске листовку протянув ее офицеру.

– И где же ваш самолет – спросил капитан с ухмылкой.

– Я перешел на вашу сторону совершено не ради денег или чтобы стать предателем своей страны и уехать за границу. Мне просто надоела война, не смотря на пропаганду комиссаров, я лично считаю ее неправильной, к тому же от большевиков пострадал мой отец, от которого мне пришлось в свое время отречься.

Капитан не был уполномочен решать мою дальнейшую судьбу, и передал меня вышестоящим властям.

Мне не оказывали большого доверия, но относились неплохо. После череды похожих допросов меня поместили в лагерь для военнопленных, где сносно кормили и даже предлагали медицинское обслуживание – финны чтили женевскую конвенцию, правила Красного Креста и Лиги Наций.

Еще до помещения в лагерь я ссылался на мать, но кроме имени и девичьей фамилии никакой информацией не располагал. Интересно. узнала бы меня мать, или я ее, встретившись почти через двенадцать лет разлуки!

Война закончилась, и военнопленных стали возвращать на родину, предварительно предлагая остаться в Финляндии. Не трудно догадаться о моем выборе. Таким образом, будучи на контроле финской Полиции Безопасности, я смог остаться на родине матери, не бросая тщетных надежд найти любую информацию о ней.

Мне трудно было найти работу. Я трудился грузчиком в порту, жил там же под неусыпным оком полиции. Во время очередного вызова чиновник спецслужбы спросил. хочу ли я уехать дальше на запад. Но как уехать, куда, у меня не было ни гроша в кармане!