Политолог - Александр Проханов

– Ну, давай показывай, что мы там испекли. – Дышлов барственно, но и простодушно, грубовато, но и приветливо приглашал Стрижайло начать просмотр. Уселся подле матери, нежно прикрыв своей сильной толстой ладонью ее хрупкую, полупрозрачную руку.

Фильм назывался «Наш лидер», начинался маршевой музыкой. На первых же кадрах лицо Дышлова, волевое, грозно-прекрасное, с сильными жестами лидера и народного трибуна, было окружено свечением, словно высеченное из самоцвета. Родня тихо ахнула, гордясь своим знаменитым сородичем, восхищаясь фамильным сходством, которое вынесло их крестьянские родовые черты на обозрение мира.

Далее следовали протестные демонстрации, оппозиционные шествия – по Москве, Петербургу, Красноярску, Владивостоку, с обилием красных знамен, транспарантов. Этот протестующий вал приемами умелого монтажа переходил в Марш голодных ученых. Дышлов, окруженный профессорами в белых халатах, потный, непреклонный, уверенно шагал по солнцепеку, среди огромных молекул и элементарных частиц, циклотронов и спиралевидных галактик, с намерением дойти до намеченной цели, добиться от властей финансирования отечественной науки.

– Какой же ты, Алешенька, молодец! Всегда с людьми, с народом, не оставляешь нашего человека! – восторженно произнесла мать, с обожанием глядя на любимого сына.

– Смотрите, мама, чего уж, – смущенно отозвался Дышлов, польщенный материнской похвалой.

Следовали кадры общения Дышлова с простыми людьми. С шахтерами в касках, когда лицо коммунистического лидера было выпачкано угольной пылью. С учителями, когда лидер указкой показывал школьникам, куда впадает река Волга. С военными, когда политик-патриот демонстрировал новобранцам, как нужно собирать автомат Калашникова. Среди этих встреч особенно эффектно выглядела голодовка чернобыльцев, в которой принимал участие Дышлов. Лежал на матрасе среди изможденных ликвидаторов, сам немощный, победивший, протягивал товарищу по голодовке бутылку воды.

– Как же мучают людей! Так фашисты не мучили, – охнула мать. – Ты, Алешенька, не отступай, не сдавайся, люди тебе большое спасибо скажут.

– Не я один борюсь, – скромно заметил Дышлов. – Вся партия, весь народ не сдается. – Было видно, как он дорожит похвалою матери, как рад, что в своих хворях и немощах она получает целительные впечатления.

На экране возникали сцены классовых битв. Драка с ОМОНом, когда молодые активисты партии лезли на щиты и дубинки, прошибая кордон врагов. Пикеты у Думы и на Горбатом мосту, когда шахтеры колотили о мостовую касками, а домохозяйки стучали ложками в пустые кастрюли. Среди столкновений картинно и убедительно выглядел Дышлов, вместе с возмущенными рабочими перекрывающий Транссибирку. Суровые, плохо выбритые лица трудящихся, красные флаги, Дышлов вместе с протестующим людом укладывается на рельсы, и рядом, неловко, отодвигая костыли, ложится рассерженный инвалид.

– Ты, Лешенька, герой. Ты за народ страдаешь. Люди тебя не оставят, – произнесла мать, сияя голубыми глазками. Вся светилась любовью к сыну, гордостью за его благие деяния.

Далее шли сюжеты, свидетельствующие о союзе красных и белых, коммунистов и православных. Над колонной демонстрантов, рядом с алым знаменем колыхалась церковная хоругвь, люди несли портреты Сталина и православные иконы, «красный поп» в черной рясе и скуфейке благословлял крестом коммунистический митинг. Уместным, прекрасно смонтированным выглядело посещение Дышловым православного прихода. Вот он подходит под благословение дородного батюшки. Вот стоит в храме с горящей свечой. Вот, сложив на груди руки крестом, движется в череде прихожан принять Святое причастие.

– Бог, он с теми, с кем правда, Алешенька. Кто за правду стоит, тот Богу угоден. – Мать взволнованно подняла хрупкую прозрачную руку, словно собиралась перекрестить набожного праведного сына.

Внушительно смотрелся Дышлов на фоне памятников отечественной культуры. У стен Изборской крепости, вглядываясь в разливы озер. У храма Покрова на Нерли, по пояс в луговых цветах. У Царь-колокола, сам такой же могучий и громогласный. Перед памятником Пушкину, словно вел с великим поэтом молчаливый диалог. Логично возникал сюжет презентации эпохального труда «Русский фактор». Интеллигенция, духовенство, политическая элита пришли отдать должное историческому мышлению Дышлова. Прекрасно смотрелись миниатюры Палеха, где золотом, киноварью и лазурью были окрашены сцены битв, трудов, великих озарений.

– Ты, Алешенька, всегда любил книжки читать, – умилялась мать. – Учительница Мария Петровна, бывало, мне скажет: «Ваш Алеша писателем будет». Права была Мария Петровна.

– Не такой уж я великий писатель, – скромничал Дышлов. – Есть и получше меня.

В завершение фильма представал отчий дом Дышлова в родной деревне Козявино – старинные, подгнившие венцы, покосившееся крыльцо, молодая крапива у ветхого забора.

Свидетельство исконного, народного происхождения, истинности и неиспорченности корней. Камера скользила по стенам избы, линялым наличникам, резному оконцу светелки, уходила к высокому коньку и дальше погружалась в бездонное небо с легким облачком и парящими птицами.

Родня ликовала, аплодировала, как в сельском клубе. Мать целовала сына. Дышлов был польщен, утолен, покрылся румянцем довольства.

– Ну ты создал продукт, – благодарил он Стрижайло. – Такой показать не стыдно. Давай договариваться с НТВ, платим по высшей таксе, пусть прокрутят фильм. И по региональному телевидению. Высокий пропагандистский эффект.

Все благодарили Стрижайло. Мать потянулась к нему, обняла, поцеловала своими блеклыми губами:

– Хороший вы человек. Алешеньку моего в добром свете показали.

Дышлов взглянул на часы:

– Давай поглядим новости. Я вчера выступал на симпозиуме стран СНГ. Покажут, нет, интересно?

Стрижайло извлек из видеомагнитофона кассету. Переключил «панасоник» на обычное телевещание. Включил в тот момент, когда диктор Второго, правительственного канала с заговорщической улыбкой произнес: «А сейчас мы покажем фильм „Наш лидер“, о председателе КПРФ Дышлове. Фильм снят группой энтузиастов при поддержке активистов компартии».

– Как? Уже сразу в эфир пошел? – изумился Дышлов, жестом останавливая многочисленную родню, которая собиралась вернуться к своим крестьянским трудам – ткать половики, полоть огороды, щепить лучину, печь пироги, настаивать квас, лепить горшки, стягивать ободами бочки, а также играть на гармошке, дуть в дуду, бренчать на балалайке, гудеть на сопели, стучать деревянными ложками. – Давайте поглядим еще раз.

Все благоговейно воззрились на голубой экран. Под знакомую маршевую музыку возник энергичный мужественный заголовок: «Наш лидер». И сразу же сменился грязной, зеленоватой тьмой, из которой, как из подвальной плесени, стало выступать огромное, во весь экран, лицо Дышлова – мясистое, брутальное, в складках и рытвинах, с крупными порами кожи, злыми кабаньими глазами, приоткрытыми плотоядными губами, в которых виднелись нечистые редкие зубы. Так мог снять только мастер, мизантроп, патологоанатом, знаток мрачной светотени, создатель театральных масок. Лик производил гнетущее впечатление. Казалось, он всплыл из темного омута, переполненный трупными газами, разбухший от внутреннего разложения. Созерцавшие телевизор родственники в ужасе отпрянули, будто в комнате обнаружился утопленник.

Разгневанные массы народа что-то крушили, ломали, выкрикивали ругательства, кидали куда-то комья грязи. По обочинам шоссе двигался Марш голодных ученых, профессора в белых халатах несли дурацкие, слепленные из папье-маше элементарные частицы, циклотроны, галактики. Дышлов, позируя, бодро вышагивал рядом, как вдруг на колонну налетели лихие парни, стали швырять в Дышлова мятыми помидорами, гнилыми луковицами, чернильными бомбами. Залепили ему лицо кремовым тортом, угваздали одежду майонезом. Дышлов постыдно убегал, прятался за спины ученых, но его настигало возмездие – ударялся о сморщенный лоб мокрый томат.

– Боже правый, Алешенька, да что же это такое! – застонала мать, закрывая руками бледные васильковые глазки.

На экране продолжали лютовать страсти. Голодные домохозяйки стучали ложками в пустые кастрюли. На стреле подъемного крана качался свергаемый Дзержинский. Разгневанные люди штурмовали помпезное парадное, сбивали со стены золоченые буквы «Центральный комитет Коммунистической партии». Дышлов укладывался на цветастый матрас рядом с голодными чернобыльцами, и один из ликвидаторов, с провалившимися щеками, черным беззубым ртом, набрасывался на него, тянулся худым кулаком, извергал матерную ругань и проклятия.

– За что? За что? – обезумев, выкликала мать. – Ты же добра им хотел!..

Дышлов, потрясенный, окаменев, смотрел на экран, откуда неслись в него истребляющие потоки радиации.