Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

– В такой-то праздник? Неужели от своего прихода ушла? Как будто не очень складно…

В другой раз между дамами можно было прислушаться к такому разговору:

– А на Кочетковой-то (имярек) новое платье было, серое, с оборками. Ничего, сидит на ней складно, и фасон хорош, мне нравится, – говорит моя мать.

– Что вы, что вы! – возражает сестра Надежда Петровна… – Это платье я на ней видела еще в прошлом году, за обедней у Усекновения главы. Фасон старый, уж теперь с оборками не носят.

– Да вы о каком говорите?

– О сером пудесуа…

– Ах, это не то! То, что я видела, это, наверное, гроденапль. У Прохоровой раньше похожее было. Что хотите, это гроденапль.

И так далее…» (184; 263–264).

Вполне понятно, что о какой-либо модной нынче «духовности», хоть в религиозном, хоть в любом ином смысле говорить здесь не приходится. Вишняков и отметил это в своих воспоминаниях особо: «Вследствие отсутствия каких бы то ни было общественных интересов все внимание сосредоточивалось на семейных и родственных отношениях. Все разговоры вращались на том, что произошло или имеет произойти в кругу нашей родни. Такая замкнутость влекли за собой, разумеется, односторонность и узость воззрений. С моим детством совпали такие крупные события, как европейские волнения 1848 и 1849 годов и венгерская кампания, а между тем для меня они прошли незамеченными… Да у нас и некому было интересоваться политикой. Самое большее, если кто-нибудь из старших братьев скажет за ужином:

– В «Московских ведомостях» пишут, что французы (или немцы) взбунтовались, и у них там происходят большие беспорядки.

Вот и все. Конечно, это должно было пройти незамеченным. Для обывателей Большой Якиманки, по-тогдашнему, такие известия имели куда меньше интереса, нежели, например, недавняя кончина Андрея Петровича Шестова, бывшего популярного градского головы, и свата его Петра Михайловича Вишнякова. Этих хорошо знали, о них можно было поговорить. А то какие-то там французы и немцы бунтуют! Очень нам нужно!» (184; 276).

А между тем европейские революции 1848–1849 гг. привели к резкому изменению русской внутренней политики: наступила эпоха крайней реакции. Поход русской армии в революционную Венгрию вызвал сильное падение кредитного рубля. В самой Москве шли ожесточенные споры западников и славянофилов. Но это было в другой Москве, на других улицах…

Естественно, что и книги писались не про обывателей Большой или Малой Якиманки либо Полянки. Все у тех же Вишняковых «легкая тесовая перегородка отделяла мою детскую от соседней комнаты, где брат Миша устроил себе «библиотеку». Составляли эту библиотеку книги, случайно приобретенные у [репетитора] Карла Ивановича; они были красиво расставлены на садовых зеленых этажерках и не имели, кажется, никакого другого назначения, кроме декоративного» (184; 260).

Жизнь была спокойной и сытной, но простой, даже растительной, по принципу – «Не красна изба углами, красна пирогами». «Углы», и верно, были просты. В огромном владении Вишняковых («отцовский дом состоял собственно из соединения двух каменных зданий: переднего, главного, двухэтажного с мезонином, выходившего на Малую Якиманку, и заднего трехэтажного, стоявшего во дворе»), за исключением расположенных в бельэтаже больших, высоких и светлых, лучших во всем доме комнат – залы и двух гостиных, которые, «по обычаю того времени… предназначались исключительно «для парада», то есть для приема гостей. В будничные дни эти покои, лучшие во всем доме, веселые и приветливые… казались никому не нужными и представляли из себя пустыню. Редко кто заглядывал в них; не было даже принято, чтобы мне, ребенку, там побегать и порезвиться…

Настоящие жилые комнаты, отличавшиеся сравнительно скромными размерами, низкими потолками и небольшими окнами во двор, занимали именно третий этаж второго дома» (184; 257–258).

Жившее замкнуто, купечество мало показывалось на улице. Разве что на народные гуляния в Сокольниках или под Новинским купцы выезжали на тысячных рысаках, причем разряженные в шелка и парчу и украшенные бриллиантами купеческие жены откидывали полы шуб, чтобы был виден дорогой мех (в ту пору шубы шились мехом внутрь). Но было купеческое мероприятие, выливавшееся на улицу, – купеческая свадьба. Известный юрист А. Ф. Кони в воспоминаниях поместил особый очерк ее. Будучи студентом, он дважды в неделю давал уроки в купеческом семействе в Рогожской части – за 5 руб. в месяц: «В конце урока, столь щедро оплачиваемого, мать моей ученицы – в шелковой повязке на голове и в турецкой шали – заставляла меня непременно выпить большой стакан крепчайшего чаю и «отведать» четырех сортов варенья. Так сливалось у них – людей весьма зажиточных – расчетливость с традиционным московским гостеприимством» (184; 294). Надобно пояснить, что традиция угощения чаем в Москве, прозывавшейся «чаевницей», была возведена в ранг закона. Не напоить чаем любого пришедшего было невозможно. Угощали на кухне чаем дворника, носившего дрова по квартирам или собиравшего квартирную плату, «мальчика» из магазина, принесшего корзину с покупками, почтальона. Даже в жандармском управлении, прежде чем приступить к допросу, офицер требовал у солдата «чаю для господина арестованного».

Учителя пригласили на свадьбу: «Гости были самые разношерстные, одетые пестро, начиная с фраков с голубыми и розовыми пикейными поджилетниками и кончая длинными кафтанами и сапогами-бутылками. Был и свадебный генерал, поставленный кухмистером, – невзрачная фигура в поношенном, но чистеньком мундире николаевских времен, распространявшем легкий запах камфоры. Сведущие люди рассказывали мне, что ни одна свадьба или большое семейное торжество не обходилось в известном кругу Москвы без приглашения или поставки кухмистером такого генерала, обязанность которого на свадьбе состояла в провозглашении тоста за новобрачных и громогласном заявлении, что шампанское «горько»… Говорили также, что размер вознаграждения этих генералов зависел от того, имел ли генерал звезду (орденскую. – Л. Б.), настоящую или персидскую, или же не имел никакой. Штатские генералы приглашались лишь comme pis-aller [на худой конец] и ценились гораздо ниже…

«Цивилизованный» купец. 1830-е гг.

Между гостями истово двигалась полная женщина в шали и повязке на голове и, подходя то к одному, то к другому, приглашала их за собой следовать. По ее настойчивому зову, спустился и я в нижний этаж в квартиру новобрачных и должен был осмотреть не только всю обстановку, но и разложенное на сундуках и на столах приданое во всех его подробностях, кончая кружевными наволочками и атласным одеялом на двуспальной кровати, у которой стояли туфельки, причем моя спутница, оказавшаяся свахой, показала мне лежащий в одной из них полуимпериал «на счастье». По обе стороны двери стояли два небольших мешка с овсом для осыпания молодых, когда они вступят в опочивальню…

В середине ужина произошло замешательство вследствие того, что один из самых почетных гостей, старик с двумя золотыми медалями на шее, вдруг нетерпеливо ударяя кулаком по столу, стал требовать «яблочка». Все остановились, ему почтительно и торопливо подали требуемое, он отрезал кусочек, пожевал с кислой гримасой и сказал: «Пошел дальше!» – пиршество продолжалось с самыми неумеренными возлияниями…

На другой день, часа в четыре, в дверь моей комнаты постучался «молодец из города» (так назывался Гостиный двор), где были лавки вчерашнего виновника торжества, и, подавая мне завернутую в салфетку корзиночку с фруктами, заявил, что молодые приказали кланяться и объяснить, что они в добром здравии» (184; 295–297).

Дополняя мемуариста, отметим, что купеческая свадьба была не не свадьбой без свадебного генерала «со звездой и с еполетами»: «Было время, когда на купеческие свадьбы приглашались генералы, правда, не действительные, а отставные, они не были родней ни жениху, ни невесте и даже не были совсем знакомы с ними, но приглашались для «большей важности» и получали за это особую плату». Точно так же не обходилось и без пышной кареты с зеркальными стеклами для новобрачных, обычно заказывавшейся «от Ечкиных» (наиболее известных содержателей экипажей), без длинной вереницы экипажей для поезжан, с лошадьми, украшенными лентами и цветами, без густой толпы народа у ворот, ожидавшей угощения и подарков, и без квартального и нескольких полицейских «для порядка». Очень подробно и поэтапно описывал купеческую свадьбу автор «Ушедшей Москвы» И. А. Белоусов. Браки устраивались свахами.

Таким же пышным было и другое семейное событие – похороны: с длинным поездом карет и колясок, хотя бы и пустых, с многолюдными и долгими поминками, на которых нарочито приглашенный самый звероподобный протодиакон время от времени провозглашал «Вечную память», подхватываемую синодальными певчими, и с толпами народу во дворе и на улице, для которого устраивались специальные столы и заготавливались мелкие деньги.