Дураки умирают - Марио Пьюзо

Во время войны, стоя в дозоре или сопровождая тыловую колонну, я представлял себе, как в увольнительную приезжаю в Париж, ем лучшую еду, сплю с лучшими шлюхами. Под артиллерийским обстрелом я мог магически исчезнуть и оказаться в лесу, у мирно журчащего ручейка, с любимой книгой в руке.

Прием срабатывал, действительно срабатывал. Я магически исчезал. Более того, по прошествии многих лет, когда я вспоминал самые тяжелые времена в моей жизни, мне уже казалось, что на самом деле ничего этого и не было, что страдал я в фантазиях, а в реальности все было очень даже хорошо.

Я помню ужас и изумление, которые испытал, когда Мерлин сказал королю Артуру, что тому придется править без его помощи, потому что молодая волшебница, которую он обучил всем секретам магии, своими заклинаниями замурует его в пещере. Как и король Артур, я спрашивал: почему? Почему Мерлин обучил молодую девушку своей магии, предвидя, что станет пленником? Почему радовался тому, что проспит в пещере тысячу лет? Почему оставил своего короля, зная, какой его ждет трагический конец? Я не мог этого понять. Но, становясь старше, чувствовал, что мог бы поступить точно так же. У каждого великого героя — я это почерпнул из других книг — должна быть слабина, наверное, это и было моим слабым местом.

Я прочитал множество версий легенды о короле Артуре и в одной книге увидел иллюстрацию, на которой Мерлин был изображен мужчиной с длинной седой бородой и в коническом колпаке, украшенном звездами и знаками Зодиака. В мастерской сиротского приюта я сделал себе такой колпак и расхаживал в нем по территории. Мне он очень нравился. Но потом кто-то из мальчишек украл его у меня, больше я колпака не видел, а новый мастерить не стал. Я убедил себя, что колпак создавал вокруг меня магическое поле, превращал меня в героя, что ему я обязан всеми приключениями, выпавшими на мою долю, добрыми делами, счастьем. В принципе, я вполне обходился и без колпака. Фантазии сами сплетались вокруг меня в защитный кокон. Моя жизнь в сиротском приюте превратилась в сон. Я никогда там не был. В десять лет я действительно полагал себя Мерлином. Я стал магом, и никто и ничто не могло причинить мне вреда.

Джанель с улыбкой смотрела на меня.

— Ты и впрямь думаешь, что ты Мерлин?

— Есть такое, — не стал отрицать я.

Она вновь улыбнулась, но ничего не сказала. Мы выпили вина, и лишь потом она прервала затянувшуюся паузу:

— Знаешь, иногда мне хочется чего-то необычного, но я боюсь, если такие желания возникают у меня, когда ты рядом. Знаешь, как можно позабавиться? Один из нас связывает другого и начинает заниматься с ним любовью. Что скажешь? Позволь мне связать тебя, а потом заняться с тобой любовью. Я смогу делать с тобой все, что захочу. По-моему, это очень возбуждает.

Меня удивили ее слова. Мы уже пытались разнообразить традиционный секс, но ничего путного из этого не вышло. Одно я знал наверняка: никому не будет дозволено связать меня.

— Хорошо, — кивнул я. — Я готов тебя связать, но тебе не дамся.

— Это несправедливо, — покачала головой Джанель. — Несправедливо.

— А мне плевать, — отрезал я. — Никто и никогда не будет меня связывать. Откуда мне знать, что ты, связав меня, не будешь прижигать мне пятки или не ткнешь шпилькой в глаз? Потом ты будешь об этом жалеть, но мне твоя жалость уже не поможет.

— Да нет же, дурачок. Это будут символические путы. Я возьму шарф и обмотаю им твои руки. Ты сможешь освободиться в любой момент. Никакой угрозы твоей безопасности не будет. Ты же писатель, ты знаешь значение слова «символический».

— Нет.

Она откинулась на подушку, очень холодно посмотрела на меня.

— И ты думаешь, что ты — Мерлин. Ты полагал, что я посочувствую тебе. Бедняжка, как же ты страдал в сиротском приюте, представляя себя Мерлином. Да ты самый непробиваемый, толстокожий сукин сын, и я только что тебе это доказала. Ты никогда не позволишь женщине очаровать себя, или замуровать в пещере, или завязать руки шарфом. Ты не Мерлин, Мерлин.

Я, конечно, не ожидал таких слов, но ответ у меня уже был, ответ, который я, однако, не мог озвучить. Она не первая чаровница, с которой мне довелось встретиться. И хотя та была куда менее опытной, я же женился, не так ли?

На следующий день ко мне заглянул Доран, чтобы сказать, что переговоры насчет нового сценария займут какое-то время. Новый режиссер, Саймон Беллфорд, требует большего процента.

— Ты не хочешь уступить ему часть своей доли? — осторожно спросил Доран.

— Я вообще не хочу работать над этим фильмом, — резко ответил я. — Этот Саймон — пустышка, а его дружок Рикетти — мелкий жулик. Келлино — говнюк, но он хоть великий актер. А уж этот гребаный Уэгон стоит их всех, вместе взятых. Освободи меня от этого фильма.

— Твой процент от прибыли зависит от упоминания твоей фамилии в титрах, — мягко напомнил Доран. — Это записано в контракте. Если эти парни будут писать сценарий без тебя, твою фамилию из титров уберут. Тебе придется обращаться в арбитраж при Гильдии сценаристов. Студия заявит, что доля твоего творческого участия равна нулю, а потому тебе ничего не положено. Тебе придется доказывать, что ты не верблюд.

— Пусть попробуют, — усмехнулся я. — Они не смогут так сильно изменить сценарий.

— У меня есть идея. — Доран попытался зайти с другой стороны. — Эдди Лансер — твой хороший приятель. Я попрошу включить его в команду сценаристов. Он большой дипломат и сможет стать буфером между тобой и остальными. Что скажешь? Доверься мне хоть в этом.

— Хорошо. — Мой голос переполняло безразличие. Вся эта история порядком мне надоела.

— А чего ты так на них злишься? — спросил Доран, прежде чем уйти.

— Потому что им всем насрать на Маломара, — ответил я. — Потому что его смерть только порадовала их.

Я, конечно, покривил душой. Ненавидел я их потому, что они указывали мне, как и что надо писать.

Я вернулся в Нью-Йорк аккурат к показу по телевидению церемонии вручения «Оскаров». Мы с Валери смотрели эту церемонию каждый год. А нынешняя вызывала у меня особый интерес, потому что среди номинантов был короткий, получасовой фильм, который делала Джанель с несколькими своими подругами.

Моя жена принесла кофе и булочки, и мы удобно устроились перед телевизором.

— Ты думаешь, что когда-нибудь и ты получишь «Оскара»? — с улыбкой спросила она.

— Нет, — ответил я. — Мой фильм на «Оскара» не потянет.

Как обычно, прежде всего на церемонии разобрались с мелкой рыбешкой, чтобы расчистить дорогу для тяжеловесов. Творение Джанель получило приз по категории «Лучший короткометражный фильм», и весь экран заняло ее лицо. Светящееся от счастья. У нее хватило ума не затягивать благодарственную речь, которая не оставляла для меня сомнений в том, что ее терзает чувство вины. Она ограничилась лишь одной фразой: «Я хочу поблагодарить всех женщин, которые работали вместе со мной над этим фильмом, а особенно Элис Дисантис».

И мне сразу вспомнился день, когда я понял, что Элис любит Джанель больше, чем я.

Джанель на месяц сняла дом в Малибу, поэтому на уик-энды я покидал свой отель и проводил субботу и воскресенье в ее доме. В пятницу вечером мы гуляли по пляжу, потом сидели на крыльце под большущей луной — другой в Малибу не бывает — и наблюдали за маленькими пташками. Джанель называла их песочниками. Они крутились у самой кромки воды, буквально выпрыгивая из-под набегавших волн.

Закончили мы день страстными объятиями в спальне, из окон которой открывался прекрасный вид на Тихий океан. В субботу приехала Элис. Мы вместе позавтракали. А затем Элис достала из сумочки прямоугольный отрезок пленки и протянула Джанель. В дюйм шириной и в два длиной.

— Что это? — спросила Джанель.

— Титры с фамилией режиссера, — ответила Элис. — Я их вырезала.

— Почему?

— Потому что подумала, что тебе это будет приятно.

Я наблюдал за ними. Фильм я видел. Мне он понравился. Очень милая вещичка, сработанная Джанель, Элис и еще тремя женщинами. Феминистская акция. Джанель значилась в титрах звездой. Элис — режиссером. Еще две женщины — оператором и художником.

— В титрах должен быть режиссер, — резонно заметила Джанель. — Не может быть фильма без режиссера.

Тут я и внес свою лепту, подлив масла в огонь:

— Я думал, фильм ставила Элис.

Джанель зло глянула на меня:

— Она выполняла обязанности режиссера. Но множество режиссерских находок — мои, и я считала, что меня следует упомянуть в титрах.

— Господи, ты же звезда, — напомнил я. — Элис должна быть в титрах, потому что режиссером считалась она.

— Конечно, должна! — воскликнула Джанель. — Я ей это говорила. И не просила вырезать титры с ее фамилией из негатива. Она сделала это по собственной инициативе.