Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

В следующий вечер мост длиной в 90 метров они с трудом, но преодолели. Шли долго, с остановками. Гьяцо то и дело цеплялся за перила и повисал на них, передыхая. Добравшись до ближайшей скамейки, рухнул обессиленно. Но на лице по-прежнему сияла улыбка.

– Зачем вам нужно было это самоистязание? – задал Чагдар давно мучивший его вопрос.

– Самоистязание? – не понял Гьяцо.

– Ну, затвор. В мире ничего не поменялось. А своему телу вы нанесли серьезный вред.

Монах ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами.

– Когда я был маленьким мальчиком, бабушка водила меня в дацан, – заговорил он по-монгольски. – Она говорила, что в этом месте люди становятся Буддами и святыми. Я смотрел на бурханов и чувствовал исходившую от них энергию величия и покоя.

Он помолчал, подняв глаза к небу.

– А потом наступили тяжелые времена, – продолжил Гьяцо. – Умерла бабушка, погиб отец. Я осознал, что люди не могут избежать рождения и смерти. Люди, которые дарят тебе счастье, люди, без которых нельзя жить, однажды оставляют тебя. Я снова и снова приходил смотреть на бурханов. Вокруг лилась кровь, а бурханы, казалось, отдыхают и ничто не может их потревожить. Я подумал: если есть способ стать Буддой, я стану монахом прямо сейчас. И стал.

– Но ведь не каждый монах проходит через затвор, – заметил Чагдар.

– Затвор – это лучшее, что случилось со мной в жизни. «Чем тяжелее испытание, тем дальше ты продвинешься», – говорил мне хамбо-лама. Я и сам понимал, что не так-то легко открыть ворота мудрости, живя обычной жизнью: чувства и желания обуревают. Всё в этом мире во власти суеты. Закрывшись от мира, я наконец обрел свободу. Я мог ежедневно каждую каплю энергии посвящать практике. Я научился понимать свой ум, истинный ум и омраченный.

– Вы теперь просветленный?

– Ну что вы! Я до сих пор цепляюсь за свое земное «я». «Я» за пределами жизни и смерти мне еще предстоит увидеть. И, полагаю, довольно скоро. А пока пойдемте обратно в тепло. Холод легко переносится в состоянии медитации, а в обычной жизни худому человеку всегда зябко.

Последние метры до дацана Чагдар фактически тащил монаха на себе, а спать положил в подвале на спортивные маты, потому что подняться по лестнице в келью у Гьяцо не осталось сил.

Чагдар решил изменить маршрут прогулок и ходить пока только по твердой земле. Конечно, улицы Старой и Новой Деревни, на границе которых стоял дацан, трудно было назвать твердыми. Пропитанные ноябрьскими дождями, они представляли собой непролазную торфяную грязь вперемежку с глубокими, не просыхавшими до морозов лужами. Однако время подгоняло.

Следующим вечером они вышли из дацана, повернули налево, за угол, в Липовую аллею и неспешно двинулись в сторону станции. Чагдар планировал дойти до железной дороги – обычного хода минут десять от силы, но в темпе монаха все тридцать – и повернуть обратно.

Фонари в аллее не горели. Темной была и соседствующая с дацаном «Вилла Катри», огражденная высокими железными решетками. Что размещалось теперь в бывших дачных хоромах жены питерского банкира, Чагдар не понимал. Иногда из окон дацана видел, как подъезжают к усадьбе черные легковушки, но разросшиеся кусты и деревья даже зимой надежно скрывали новых постояльцев от посторонних взглядов.

Чуть дальше по улице затявкала собака. Псы из соседних дворов, казалось, только и ждали сигнала. В один миг все пространство по цепочке на сотню метров вперед наполнилось брехливым лаем. Гьяцо зажал уши. Прогулка опять не задалась. Чагдар тронул монаха за плечо, предлагая вернуться.

Неожиданно на территории виллы зажглось сразу несколько огней. Чагдар потянул монаха за рукав, пытаясь укрыться за стволами старых лип, тотчас же набросивших на ухабистую улицу ажурную сетку теней. Но Гьяцо словно завяз в болотистой почве, стоял столбом: видно, слишком много вдруг обрушилось света и звуков на его неокрепшее восприятие.

Собачью какофонию перекрыл резкий скрип усадебной калитки.

– Эй, кто тут?

Чагдар вжался в морщинистый ствол дерева. Два человека в шинелях двигались к Гьяцо, у каждого в одной руке пистолет, в другой – фонарик. Глаза монаха были зажмурены. И вдруг Чагдар увидел, как по контуру фигуры Гьяцо побежало голубоватое свечение, и это не был отсверк фонариков, испускавших обычный желтый свет.

– Руки вверх! Шагай сюда! – раздалась громкая команда.

Гьяцо резко отнял ладони от ушей, взметнул вверх, но ладони были направлены не вперед, а повернуты друг к другу, и двинулся на зов, будто заскользил по ровному льду.

– Эй-эй! Не так быстро! Стрелять буду! – в голосе кричавшего слышалась паника.

Между тем стремительно удалявшаяся от Чагдара фигура Гьяцо становилась все ярче и все прозрачнее.

– Антихрист!

– Чур меня!

Два выстрела грянули одновременно. Чагдар инстинктивно вжал голову в плечи. Тум! Тум! – дерево, за которым прятался Чагдар, приняло в себя обе пули. Чагдар выглянул из укрытия. Контур тела Гьяцо стал вдруг резко сжиматься: раз – шар, два – точка, три – черная прозрачная пустота…

– Господи, пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас! – раздался дребезжащий, прерывающийся голос.

– Дядь Петро, что это было? – спросил второй, осипший от крика.

– Нечистый дух! В чухонских гнилых болотах их прорва! Церкву-то здешнюю закрыли, крест сняли, вот и повылезали бесы! На нас ведь с тобой теперь крестов тоже нет… Айда в каптерку, Богородице-защитнице молитву сотворим. Только ты смотри не проболтайся.

– Не, я могила! А спросят, в кого стреляли – что говорить?

– А в воров. Пытались, мол, через забор лезть… А стрелять начали – убегли…

Опять заскрипела, потом лязгнула, закрываясь, кованая калитка. А сердце Чагдара продолжало колотиться, словно пыталось вырваться за пределы грудной клетки. Он стал свидетелем… чего?

Ухода в тело света, объяснила ему потрясенная Ираида Степановна, ждавшая в келье их возвращения с прогулки. Она услышала выстрелы и предположила самое худшее.

– Вы избранный, Гайдар Петрович, избранный, – не уставая повторяла она. – Вы лицезрели чудо, понимаете?

– Это было похоже на сон. Он вознесся, не оставив ни тела, ни даже одежды.

– Она испепелилась.

– Допустим, испепелилась… В моей голове все равно не укладывается. Я вроде бы видел, но не готов поверить. Может, он как-то спрятался? Вдруг вернется? Я дверь в подвал оставлю открытой на всякий случай…

Но монах не вернулся. Зато на следующее утро вернулся к служебным обязанностям завхоз Гассар. Он опирался на палку и немного шепелявил. Внимательно-подозрительно осмотрел Чагдара.

– Что-то ты совсем дохлым выглядишь.

– Да, болею я, Константин Иваныч… Чахотка меня сушит.

– Ну, неудивительно, если все время спать под мордой