Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

Некоторые офицеры, несмотря на холод, форсят в фуражках. Спешат, но честь друг другу отдавать не забывают. Лица суровы и полны достоинства. Перед офицерами гражданские вытягиваются в струнку, будь то интеллигент в драповом пальто или деревенский мужик в ватнике с мешком за плечами. Особое почтение и восхищение вызывают авиаторы, все встречные девушки дарят им улыбки. Дорого дал бы сейчас Чагдар, чтобы оказаться на месте какого-нибудь летчика. Да что там летчика, даже кавалериста! Но в широком стекле павильона метро, расположенного между Ленинградским и Северным вокзалами, отражался неказистый человечек непонятной национальности, в кургузой одежде, с мешком за плечами – противно смотреть. Другое дело, что и двух милиционеров, зорко следивших за вливающимся в метро потоком приезжих, он тоже не интересует.

От вокзала до Сокольников, куда направлялся Чагдар, можно было добраться и на трамвае, но удержаться от поездки в метро он не мог. «Да здравствует сталинский нарком, любимый руководитель железнодорожников Советской страны товарищ Каганович!» – растянулся по всему вестибюлю лозунг. Чагдар купил в кассе билет за полтинник и, увлекаемый толпой, двинулся по широкой лестнице к платформе.

Дворец, настоящий подземный дворец, с восторгом оценил Чагдар станцию «Комсомольская». Беломраморные стены, нарядные колонны, увенчанные бронзовыми капителями, массивные светильники, чугунные парапеты с вмонтированными в них золочеными колосьями… Яркие фрески на майоликовой плитке изображали комсомольцев-метростроевцев с лопатами и строительными носилками, отбойными молотками и катушками проводов, укладывающих рельсы и толкающих вагонетки. «Метро дает художественное наслаждение и лучшее самочувствие населению», – прочитал Чагдар цитату из Лазаря Кагановича, прикрепленную к балюстраде. Истинная правда! Ни один из ленинградских дворцов, в которых случилось бывать Чагдару, не вызывал в нем такой гордости и сопричастности. В пышных и величественных интерьерах прошлых эпох – чужая красота, там нужно ходить в войлочных тапках, боясь коснуться стен или мебели. А здесь он мог провести рукой по колонне, подойти сколь угодно близко к фреске – и никто не сделает ему замечания, не потребует отойти на два шага. Это была красота со смыслом, это был волшебный подземный мир, где в считанные минуты можно перенестись в другое место, это было большевистское торжество над идеей ада, которым пугали грешников все религии. Смотрите, как красив и светел подземный мир!

И настроение пассажиров, входивших в голубые, теплые, пусть и немного шумные вагоны, заметно отличалось от тех, кто скученно ехал поверху в холодных трамваях и автобусах. Подземные пассажиры словно чувствовали свою избранность, были приветливы друг с другом, особенно с детьми, интересовались, не страшно ли им, когда поезд летел, казалось, со скоростью света, по черному тоннелю.

Перрон в «Сокольниках», где Чагдар вышел, выглядел скромнее, чем на «Комсомольской», но на потолке вестибюля красовалась огромная рубиновая звезда. Чагдар читал в газетах, что архитекторы, спроектировавшие станцию, получили главный приз на Всемирной выставке в Париже, и Чагдар был совершенно согласен с такой высокой оценкой.

От станции до санатория он пошел пешком. В отличие от ленинградского, московский снег хрустел под ногами, и Чагдар воспринял это как хороший знак. Да и небо в Москве казалось выше, и ветер был не такой пронизывающий, и настроение наконец стало бодрым. В зимнем парке было тихо и малолюдно – разгар рабочего дня, школьные уроки еще не закончились. Мамки и няньки выгуливали малышей на санках, дворники чистили и посыпали песком дорожки. Огромные деревянные ящики закрывали на зиму гипсовые скульптуры. Точно такие же стояли на Елагином острове в Ленинграде, и Чагдар даже мог угадать по размеру ящика, что внутри: пионер-горнист, метатель диска или девушка с веслом. Девушка с веслом своей откровенной обнаженностью напоминала мраморную Диану из Русского музея, и Чагдар удивлялся, как можно в советской стране так напоказ выставлять наготу. Он не раз видел, как отдыхающие, проходя мимо, стыдливо опускают глаза, и только мальчишки-подростки откровенно пялятся, хихикая и толкая друг друга локтями. Чагдара, самим положением в дацане принужденного к воздержанию, скульптура не на шутку распаляла, и в сладких снах воображение рисовало ему обнаженную Цаган… с веслом. Но днем он гнал от себя мысли о жене и детях. Иногда, правда, представлял Вовку в шортах и с горном – он бы гордился, если б сын научился горнить. Лишь бы все у них было благополучно. Цаган сильная и умная, она вытянет, успокаивал себя Чагдар.

4-й Лучевой просек вывел Чагдара к Поперечному просеку. Слева вытянулось каменное одноэтажное здание с полукруглым фронтоном. На фронтоне надпись: «Санаторий имени доктора А. Н. Алексина». Письмо, которое Чагдар вез от Ираиды Степановны, было адресовано вдове доктора, которая и сама теперь достигла звания профессора. Ираида Степановна с восторгом рассказывала об этой потрясающей, по ее выражению, паре. Доктор до революции пел в Большом театре с великим Шаляпиным, а потом, когда в семье случилась трагедия и у доктора умерла первая жена, тоже певица и актриса, он полностью отдал себя медицине. Лечил от туберкулеза и Чехова, и Горького, и еще каких-то великих людей.

– Сгорел в служении, – вздыхала Ираида Степановна, передавая Чагдару письмо. – Но жена самоотверженно продолжила дело мужа. Такие люди!

Лишь бы только ее не арестовали, как Бадмаева, тут же возникла в голове Чагдара неприятная мысль. Слишком уж очевидна стала взаимосвязь: если человек был деятелен еще до революции, чистка не пропускала его в дальнейшую социалистическую жизнь, будь он хоть трижды заслуженный перед партией и народом.

Чагдар потянул на себя тяжелую дверь и не успел закрыть ее изнутри, как к нему уже подскочил вахтер:

– Посетитель или на лечение к нам?

– Мне бы профессора Алексину увидеть.

Глаза вахтера вмиг остекленели:

– У нас такая не работает.

– Перевели в другое место?

– Не имею сведений.

Расспрашивать дальше было опасно. Предчувствие не обмануло Чагдара. Он пробормотал «до свидания» и, пятясь, вышел на крыльцо. Сначала медленно, потом все быстрее зашагал в сторону метро, время от времени останавливаясь у запорошенных снегом скамеек, как будто передохнуть, а на самом деле – проверить, нет ли за ним хвоста.

Итак, полечиться в Москве не вышло. Может, и впрямь поехать в Крым? Знать бы, что происходит сейчас в Калмыкии. Пока жил в Ленинграде, по утрам как на молитву ходил к стенду у железнодорожной станции, где каждый день наклеивали свежий номер «Правды». Просматривал статьи и заметки от корки до корки, пытаясь найти хоть крупицу правды о Калмыкии. Но в «Правде» не было ничего. По центральному радио тоже полное молчание, как будто такой республики и не существовало. Возможно, пересажали всех журналистов,