История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции - Сергей Нефедов

Е. Вильбур дополняет эти сведения географическим анализом и показывает, что в четырех из 12 уездов губернии среднее число лошадей и волов на двор составляло 3,3, то есть это были довольно зажиточные уезды. В целом, по мнению Е. Вильбур, положение крестьян Воронежской губернии было отнюдь не бедственным, и имелось много зажиточных хозяйств.[1294] В этом нет ничего удивительного: материалы Л. Н Маресса показывают, что Воронежская губерния была самой зажиточной губернией Черноземья, здесь преобладали бывшие государственные крестьяне, и положение крестьян было много лучше, чем в северной части района.[1295]

С другой стороны, данные об уровне смертности показывают более негативную картину. Данные, представленные в таблице 6.4 получены в результате проведенной в губернии сплошной подворной переписи.

Несмотря на то, что малоземельные крестьяне (до 5 дес.) потребляли лишь на 20 % меньше хлеба, чем зажиточные (имевшие 15–25 дес.) уровень заболеваемости и смертности у них был намного выше, что свидетельствует о большом значении других факторов, одним из которых, очевидно, являлись тяжелые условия жизни крестьян, уходивших на заработки.

Одним из основных способов получения дополнительного заработка была аренда помещичьей земли или работа на помещика. В 1877 году у бывших помещичьих крестьян Черноземья было 5,6 млн. дес. надельной земли (21 % ко всей частной и надельной земле), у государственных крестьян – 10,5 млн. дес. (39 %), у дворян было 8,6 млн. дес. частной земли (32 %), у купцов и горожан – 1,1 млн. дес. (4 %), кроме того, было еще 0,8 млн. дес. (3 %) частной земли, купленной крестьянами у помещиков.[1296]

Хотя крестьяне иногда покупали землю у разорившихся помещиков, необходимо отметить, что в соответствии с прогнозом демографически-структурной теории цена на землю постоянно росла. По нотариальным данным средняя стоимость продававшейся в семи Центрально-Черноземных губерниях земли составляла в 1868–1877 годах 42,5 руб. за дес, в 1878–1881 годах – 61,4 руб., в 1888–1897 – 81,6 руб.[1297] Купить участок земли по таким ценам могли лишь немногие зажиточные крестьяне. Обычно при недостатке земли ее брали в аренду. По расчетам А. М. Анфимова, арендная плата на Черноземье в 1887 / 88 году составляла 52 % валового урожая, в 1901 году – 42 %.[1298]

Прежде всего, необходимо оценить относительную величину арендной платы, понять, много это или мало – 40–50 % урожая? Массовая аренда земли у частных землевладельцев была новым явлением российской истории, в крепостной период (после введения подушной подати) она не была распространена, поэтому сравнение возможно только с временами до введения крепостного права или с другими странами. В конце XVI века обычная арендная плата составляла 1/6 – 1/5 урожая, то есть была много меньше – но в те времена было изобилие свободных земель. Норма арендной платы в половину урожая была характерна для перенаселенных стран, где рабочая сила была дешева, например, для Китая в середине XIX века. Как правило, в начале демографического цикла, при наличии свободных земель арендная плата была низкой, а затем по мере роста населения и обострения аграрного кризиса она возрастала, например, с начала XVI по середину XVII века арендная плата увеличилась во Франции с 20 % до 50 % урожая.[1299] Таким образом, величина арендной платы в 40–50 %, наблюдавшаяся в России во второй половине XIX века, характерна для периодов перенаселения и аграрного кризиса; это было свидетельство острой нехватки пашен.

6.4. Отходничество и развитие промышленности

Значительно более тяжелым, чем на Черноземье, было положение крестьян в Центральном районе. Низкая урожайность и давно начавшееся перенаселение привели к тому, что наделы не могли прокормить крестьян: в 1870-х годах крестьянские наделы давали по официальным данным лишь 18 пудов валового сбора (11,3 пуда чистого сбора) на душу сельского населения.[1300] Даже с учетом заниженности официальных данных наделы не обеспечивали минимального потребления. Перенаселение еще до реформы вынудило помещиков отдать почти всю землю крестьянам и перевести их на оброк, поэтому пашня помещиков составляла лишь небольшую часть всей пашни района; на помещичьих землях получали порядка 15 % чистого сбора. Аренда давала лишь небольшую добавку к урожаю на крестьянских наделах, и в среднем доход крестьян от зернового земледелия оставался ниже минимальной потребительской нормы. При таких обстоятельствах массовое переселение на окраины было бы естественным решением проблемы, но условия освобождения были таковы, что разорившийся крестьянин не мог продать свой надел и переселиться в другие края. Первые 9 лет после 1861 года крестьяне не могли отказаться от надела; позднее они могли продать надел, но при продаже невыкупленной до конца земли деньги получало государство, таким образом крестьянин терял все, что заплатил раньше, и на такие условия соглашались немногие. С разрешения «мира» можно было сдать надел в аренду одному из сельчан, а самому идти «в отход» – на заработки в город. В этом варианте временный фабричный рабочий по сути оставался крестьянином: ведь он сохранял в деревне семью, хозяйство и по всем документам числился жителем такой-то деревни.[1301]

Крестьяне Центра и раньше жили больше промыслами, нежели землей, и начисляемые в зависимости от оброка выкупные платежи никак не соотносились с реальными доходами от земледелия. По Московской губернии платежи бывших помещичьих крестьян в пересчете на хлеб по средним ценам 1870-х годов составляли 7,1 пуда, а платежи государственных крестьян – 4,9 пуда.[1302] В соответствии с теорией демографический рост усугублял проблему нехватки земли и побуждал крестьян все в больших размерах искать заработки в городах или в колонизируемых районах, где имелся недостаток рабочей силы. Таким образом, сезонные миграции в поисках работы – отходничество – были одним из главных признаков перенаселения.

Отходничество появилось еще в крепостнические времена, когда помещики перенаселенного Центра, не будучи в состоянии обеспечить своих крестьян землей, отпускали их на заработки. По мере нарастания нехватки земли возрастали и масштабы отхода – в пореформенное время они намного превзошли те, что были прежде. В 1896 году во Владимирской губернии ушло в отход 20,4 % сельского населения, в Калужской – 20,5 %, в Ярославской – 17 %, в Московской – 16,6 %. Многие отходники годами жили в городах, фактически превращаясь в ремесленников или рабочих. В 1882 году 49 % населения Москвы составляли крестьяне, переселившиеся сюда, но числившиеся проживающими в своих деревнях, к 1902 году эта цифра увеличилась до 67 %. Такая картина наблюдалась во всей России, если в 1858 году крестьяне составляли 20 % населения городов, то в 1897 г. – 43 %.[1303] В целом по России в 1896 году разрешения на отход получили 7 млн. человек (8,5 % ко всему сельскому населению и 15 % к самодеятельному населению). Перепись 1897 года зафиксировала 12 млн. человек из числа родившихся в Европейской России, живущих не на местах своего рождения (12 % от всего населения).[1304]

Обычно отходники проживали в городах без семей. В 1897 году 53 % всех рабочих Москвы были женаты, но в городе с семьями жили только 4 %. Заработка рабочего хватало лишь на то, чтобы снять комнату в подвале или угол в общей комнате, но он не мог содержать в городе семью. По материалам обследования двух уездов Костромской губернии, пятая часть мужчин проживала вне дома по году и более, их жены оставались в деревне, сами вели хозяйство и часто выполняли самые тяжелые работы, что отрицательно сказывалось на их здоровье. Смертность среди отходников и их жен была значительно выше, чем в среднем по уездам.[1305]

Что касается «трудоустройства» отходников, то данные по Тверской губернии говорят о том, что 35 % из них были ремесленниками (плотниками, сапожниками и др.), 24 % – строительными рабочими, 8 % нанимались на сельскохозяйственные работы, 15 % отходников составляли женщины, большинство из них нанимались в прислуги. Фабричных рабочих среди отходников было немного, по Тверской губернии – 8 %, по Владимирской – 12 %, но тем не менее они составляли 79 % всех рабочих на фабриках Московской губернии (куда шли в отход из соседних губерний). Это объясняется тем, что число рабочих мест на фабриках было невелико (около 40 тыс.), и крупная промышленность не могла обеспечить работой даже десятую часть излишнего сельского населения.[1306]

Молодая фабричная промышленность, однако, была особенно заманчивой областью трудоустройства для отходников, потому что в ней были относительно высокие заработки. В 1900 году фабричный рабочий в Московской губернии получал зарплату, составлявшую в пересчете на рожь 250 пудов, в то время как в соседней земледельческой Калужской губернии чистый доход среднего крестьянского хозяйства в 8 душ составлял (без учета промыслов) около 300 пудов. Относительно высокие заработки объяснялись высокими прибылями, получаемыми в текстильной промышленности; в других, нефабричных отраслях, оплата была в 2,5 раза меньше.[1307] К тому же, как отмечалось выше, число мест на фабриках было невелико. «Малоземелье, – говорится в результатах обследования Московской губернии, – вызывает отлив от земледелия более значительный, чем требуемый интересами промышленности…»[1308] Безработица в городах временами порождала обратный отток населения в деревню, в частности, возвращение отходников к сельским занятиям отмечалось в Московской губернии в конце XIX века.[1309]