История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции - Сергей Нефедов

Необходимо отметить также, что при построении продовольственных балансов, подобных приведенному в таблице 6 1, исследователи сталкиваются с трудностям, возникающими из-за невозможности учета некоторых факторов. В частности, отсутствуют полные данные о вывозе хлеба в Польшу и Финляндию, о привозе из Сибири, о производстве хлеба на Северном Кавказе и о доле этого хлеба в общем вывозе (которая в 1890-х годах стала существенной). Учет этих факторов (как показывают данные начала XX века), по-видимому, уменьшил бы цифру вывоза из Европейской России примерно на 40 млн пудов,[1243] что привело бы к увеличению душевого потребления в 1890-х годах на 0,4 пуда.

Табл. 6.1. Продовольственный баланс по 50 губерниям Европейской России.[1244]

В целом чистые сборы хлебов в расчете на душу населения несколько возросли – как отмечалось выше, в основном за счет колонизации земель на Юге. Однако рост хлебного производства сопровождался бурным ростом экспорта (в значительной мере с того же Юга) и не приводил к увеличению потребления в пищу и на фураж, которое оставалось на уровне 19–20,5 млн. пуд. Как отмечалось выше, минимальная норма потребления в пищу составлял 15,5 пудов на душу населения, потребление зерна на фураж в 1850-х годах составляло 4–5 пудов, а норма потребления в пищу и на фураж – 19,5 – 20,5 пудов. Однако к концу столетия в результате распашки пастбищ и нехватки сена потребление зерна на фураж существенно возросло. Л. Н. Маресс по результатам воронежского обследования определял минимальное потребление зерна на фураж в 7,25 пуда на душу сельского населения,[1245] что дает 6,3 пуда на душу всего населения. Нужно учесть, однако, что в Воронежской губернии (и в целом на Черноземье) нехватка пастбищ проявлялась более остро, чем в нечерноземных губерниях, поэтому реально норма потребления зерна на фураж была меньше, на уровне 5–6 пудов. С учетом этой нормы мы получим минимальную норму потребления в пищу и на фураж для 1890-х годов в 20,5 – 21,5 пуд. Реальный уровень потребления (19,9 пуда с учетом Северного Кавказа) немного не дотягивал до этой нормы, и в силу естественного статистического разброса примерно половина населения хронически недоедала.

Известный медик профессор Л. А. Тарасевич на Х Пироговском съезде в 1907 году высказал мнение, что русский народ находится в состоянии постоянной болезни – недоедания («хроническое неполное голодание»), причем достаточно небольшого ухудшения, чтобы начались все ужасы голода.[1246]

Поскольку потребление оставалось постоянным примерно на уровне минимальной нормы, то рост населения происходил за счет увеличения урожайности, то есть за счет расширения экологической ниши. Население под действием хронического голода как бы давило на стенки экологической ниши, раздвигая ее. Как отмечает П. Гатрелл,[1247] давление населения приводит к тому, что крестьяне обрабатывают землю более интенсивно и увеличивают применение удобрений. Корреляция между ростом населения и урожайности впервые была отмечена А. Фортунатовым на материалах Казанской губернии; теоретическое обоснование этой зависимости дано в известной работе Э. Босеруп.[1248]

При 686 млн. пудов среднего ежегодного вывоза в 1909–1913 годах помещики непосредственно поставляли на рынок 275 млн. пудов. Эта, казалось бы, небольшая цифра объясняется тем, что крупные землевладельцы вели собственное хозяйство лишь на меньшей части своих земель; другую часть они сдавали в аренду, получая за это около 340 млн. руб. арендной платы.[1249] Чтобы оплатить аренду, арендаторы должны были продать (если использовать среднюю экспортную цену) не менее 360 млн. пудов хлеба. В целом с помещичьей земли на рынок поступало примерно 635 млн. пудов – эта цифра вполне сопоставима с размерами вывоза.

На связь экспорта с помещичьим землевладением указывали ранее многие авторы. А. А. Кауфман прямо писал, что «весь хлеб, который уходит за границу, идет из помещичьих экономий и с полей небольшой зажиточной части крестьянства».[1250] Конечно, часть рыночного зерна поступала с полей небогатых крестьян: крестьяне были вынуждены продавать часть своего зерна, чтобы оплатить налоги и купить необходимые промтовары, но это количество (около 700 млн. пудов) примерно соответствовало потреблению городского населения.[1251] Можно условно представить, что зерно с помещичьих полей шло на экспорт, а зерно с крестьянских – на внутренний рынок, и тогда получится, что основная часть помещичьих земель как бы и не принадлежала России, население страны не получало продовольствия от этих земель, они не входили в состав экологической ниши русского этноса. Помещики продавали свой хлеб за границу, покупали на эти деньги заграничные потребительские товары и даже жили частью за границей. На нужды индустриализации шла лишь очень небольшая часть доходов, полученных от хлебного экспорта. Таким образом, внутри российской экономики существовала автономная экономическая система, которая использовала значительную часть российских земель, но очень мало давала русскому народу, сужая его экологическую нишу.

Необходимо подчеркнуть, что ситуация в России не была чем-то особенным; в экономической истории много примеров, когда дворянство вывозило из страны хлеб, сужая экологическую нишу своего народа и доводя его до нищеты. Наиболее известный пример такого рода – это так называемое «второе издание крепостничества», когда дворянство балтийских стран под воздействием мирового рынка создавало экспортные хозяйства, фольварки, и не только отнимало хлеб у своих крестьян, но и низводило их до положения, близкого к рабству. «Зерно повсюду, где оно служило предметом широкой экспортной торговли, работало на „феодализацию“» – писал Ф. Бродель.[1252] В этом смысле русский хлебный экспорт был остатком феодализма, он был основан на феодальном по происхождению крупном землевладении и на той власти, которую еще сохраняло русское дворянство. Напомним, что согласно современным воззрениям уничтожение крупного землевладения является необходимым элементом «революции модернизации» – это теоретическое положение было сформулировано одним из создателей теории модернизации С. Блэком на основе обобщения опыта социальных революций и реформ в развивающихся странах.[1253]

Представление о том, какой уровень потребления нужно иметь, чтобы достичь социальной стабильности, дает сравнение России с другими государствами (таблица 6.2).

Табл. 6.2. Чистый остаток хлебов и картофеля (в пересчете на хлеб 1:4) после вычета посевного материала («производство») и остаток с учетом экспорта и импорта («потребление») на душу населения в конце XIX века.[1254]

Следует признать, что даже по сравнению с густонаселенными европейскими странами душевое производство хлеба в России было сравнительно невелико, примерно как в Германии и Бельгии. Но в то время как Германия, Бельгия и другие страны ввозили зерно, Россия его вывозила, и в результате уровень потребления в России был намного ниже, чем в других странах Европы. Наиболее близким к российскому было душевое потребления в Австро-Венгрии, но этот уровень (23,8 пуда) оказался недостаточным, и в 1918–1920 годах габсбургская монархия испытала столь же жестокий социальный кризис, что и Россия.

Таким образом, уровень потребления в России далеко отставал от западных стран и был близок к минимальной норме потребления. В данном случае речь идет о потреблении хлеба – основного продукта питания. Что касается потребления мяса, то хотя данные о его динамике за весь период отсутствуют, можно утверждать, что оно было незначительным и не играло существенной роли в питании основной массы населения. По официальным данным, в 1912–1913 годах потребление мяса на селе составляло только 0,3 пуда на душу населения.[1255] «Если сравнивать потребление у нас и в Европе, – говорил С. Ю. Витте на заседании Совета министров 17 марта 1899 года, – то средний размер его на душу составляет в России четвертую или пятую часть того, что в других странах признается необходимым для обычного существования».[1256] Р. А. Белоусов называет нехватку продовольствия острой, хронической болезнью социального строя России, а причинами создавшегося положения – быстрый рост населения, растущий экспорт и имущественную дифференциацию крестьянского населения.[1257]

Нужно учесть при этом, что при среднем потреблении, близком к минимальной норме, в силу статистического разброса потребление половины населения оказывается меньше среднего и меньше нормы. И хотя по объемам производства страна была более-менее обеспечена хлебом, политика форсирования вывоза приводила к тому, что среднее потребление балансировало на уровне голодного минимума и примерно половина населения жила в условиях постоянного недоедания. Как уже отмечалось, демографически-структурная теория особо акцентирует роль имущественной дифференциации, Причем необходимо отметить, что с развитием рынка имущественная дифференциация нарастала. «Законы капитализма сильнейшим образом стимулировали расслоение общинного крестьянства, – отмечает Л. В. Милов. – На всей территории исторического ядра Российского государства процесс расслоения привел к созданию огромного слоя однолошадных и безлошадных крестьян, составлявших от 50 до 65 % всех крестьянских дворов. Социальное напряжение, порожденное такой асимметрией расслоения, дополнялось общей проблемой нарастания парадоксального малоземелья при одновременном существовании дворянских латифундий. Эти два факта… лежали в основе грандиозного аграрного кризиса, который в конечном счете привел страну к трем русским революциям».[1258]