Суфии: Восхождение к истине - Лео Яковлев

И бухарские эмиры доныне считают для себя священным долгом по вступлении своем на престол совершить паломничество (зиорат) к священной гробнице Баха-уд-дина и, помолясь перед нею, испросить благословение (баракат) шейха накшбендиев, хранителя гробницы.

Шейх Баха-уд-дин родился в месяце мухарреме 718 г. хиджры (1318 г. по Р. X.), за три года до смерти знаменитого шейха Азизана*, в селении, до того носившем имя Каср-и-Гинду-ан (в одном фарсанге** от города Бухары), и там же погребен в понедельник 3-го раби-ул-эввеля 791 г. хиджры (1389 г.), прожив на свете, таким образом, 73 лунных года.

* Это прозвище шейха Ходжа-Али-Рамитани, происходившего из Рамита-на, «большого города в двух фарсангах от Бухары». (Здесь и далее по тексту прим. автора.)

** Бухарский фарсанг (по-местному «санг» или «таш», т.е. «камень», «знак») равняется восьми с половиной верстам, такое же, приблизительно, расстояние считается от столицы ханства до «Баха-уд-дина», как для простоты называют гробницу шейха и окружающие ее постройки с примыкающим сюда кишлаком.

Его рождение, по преданию, предвидел известный шейх Ходжа-Мухаммед-Баба-Семаси***, который, часто посещая селение Каср-и-Гиндуан, предсказал, что здесь родится некто, который будет великим в тарикате и через которого селение Каср-и-Гиндуан получит название Каср-и-Арифан****. Когда Баха-уд-дин родился, шейх Семаси нарек его своим духовным сыном, а умирая, завещал своему ближайшему ученику и преемнику, Сейид-Мир-Кулялю, беречь Баха-уд-дина. Согретый чудодейственной любовью Баба-Семаси, Баха-уд-дин уже в раннем детстве творил чудеса, которые ставили в тупик его окружающих. Рос он и воспитывался, по- видимому, под ближайшим руководством своего деда, друга шейха Баба-Семаси, потому что в рассказах как самого Баха-уд-дина, так и его современников ему уделяется особенное внимание, между тем как отец упоминается редко. Под влиянием наставлений духовного отца своего, Ходжи Баба-Семаси, и деда, большого друга дервишей, у Баха-уд-дина с раннего детства стал слагаться тот мистически настроенный характер, который впоследствии привел его на путь высоких подвигов созерцательной жизни.

*** Один из наиболее славных учеников шейха Азизана, уроженец селения Семас, принадлежащего к Рамитанскому округу, скончался в 755/1354 г.

**** «Каср-и-Гиндуан» значит «Замок индусов», а «Каср-и-Арифан» означает «Замок познавших Божественную истину».

Женившись на семнадцатом году, Баха-уд-дин недолго пользовался сладостями семейного очага, ибо вскоре по смерти своего духовного отца и наставника, шейха Баба-Семаси, дед взял его в Самарканд и там водил по всем почти мало-мальски выдающимся дервишам, заставляя внука поучаться у них духовной жизни. А когда оба они вернулись к себе домой, дед «покончил с отношением Баха-уд-дина к его жене».

В это время рвение на пути тариката у Баха-уд-дина усиливается под влиянием того, что к нему попадает одна из реликвий знаменитого шейха Азизана, его «кулях», или дерви шеская шапка*. В то же время место его духовного руководителя и ближайшего наставника заступает любимый ученик покойного Ходжи Баба-Семаси, Сейид-Мир-Ку ляль**, которому Баба-Семаси еще при жизни завещал заботиться о Баха-уд-дине.

Одновременно с суфийскими подвигами Баха-уд-дин занимается и чисто житейским делом: вместе со своим отцом Баха-уд-дин ткал роскошную шелковую цветную ткань «кам-ха»*** и резал по металлу разные узоры****.

Однажды Баха-уд-дину приснилось, что один из славнейших турецких шейхов, Хаким-Ата поручает его некоему дервишу. Когда Баха-уд-дин пробудился, дервиш так отчетливо запечатлелся в его памяти, словно он живой стоял перед ним Когда Баха-уд-дин рассказал сон деду, последний истолковал его в том смысле, что Баха-уд-дин получит счастье от турецких шейхов. И Баха-уд-дин решил разыскать дервиша, что ему через некоторое время и удалось. Дервиша этого, происходившего из среднеазиатских турок, звали Ха-лил; он произвел такое сильное впечатление на Баха-уд-дина, что последний оставался при нем некоторое время.

* Подобного рода реликвии в Средней Азии и поныне высоко почитаются, в житейском обиходе на них смотрят как на святыни, исцеляющие те или иные недуги Между прочим, в Ташкенте, у Сайид-Расуля. прямого потомка известного ташкентского шейха, Хавенд-Тухура (жившего в VII—VIII вв ), хранится «кулях» последнего — шапка на вате со стеганными бортами в форме положенных друг на друга жгутов чалмы, верх ее оканчивается остроконечной тульей ** Он был одним из достойнейших учеников Ходжи Мухаммед-Баба-Се-маси, родился и погребен в селении Сугар По профессии он был делателем глиняных кувшинов и чашек, был, как говорят бухарцы, — «куляль» Слово «куляль» в смысле горшечника употребляется и поныне в Средней Азии

*** Камха или камхаб (по-бухарски «камхо», по-ташкентски «кимхаб») — то же, что китайское «камфа» — плотная и довольно толстая шелковая ткань с разноцветными узорами особенно тщательной выделки, из нее шились самые богатые одежды Теперь известна в Средней Азии лишь по воспоминаниям да по уцелевшим образчикам, ибо уже несколько десятков лет как никем не вырабатывается

**** Отсюда и прозвание нашего шейха «накшбенд» — резчик В настоящее время это слово очень мало употребительно в Средней Азии, где резчиков по металлу (ныне исключительно по меди) называют «мисгар» или «мисгяр» (смотря по говору), т е «медник вообще».

Через шесть лет после этого дервиш сделался государем Среднеазиатского Заречья под именем Султана Халила или Казан-Султана. Баха-уд-дин пользовался его большим расположением, изучив, по его словам, придворное обхождение и сделавшись свидетелем многих событий в жизни этого султана; в его служебные обязанности входило также и непосредственное исполнение смертных приговоров над разными лицами, присуждаемыми султаном к казни*. Однажды, выступая в роли палача, Баха-уд-дин посадил присужденного к казни человека на колени и, сотворив молитву, хотел отрубить ему голову, но сколько ни ударял мечом по шее — никакого вреда не мог ему причинить Заметив, что в то время, когда он рубит казнимого по шее, тот что-то шепчет, Баха-уд-дин воскликнул: «Заклинаю тебя Богом, во власти которого находятся души всех, скажи мне, что ты хочешь?», — «Ничего я не желаю, — отвечал казнимый, — но у меня есть шейх-наставник, к заступничеству которого я и взываю в настоящую минуту».

* Это обстоятельство, с нашей точки зрения позорное и совершенно идущее вразрез с высокими идеалами искательства Бога и подвижничества, отнюдь не является чем-то необычайным на Востоке вообще и в Средней Алии в частности. До сего времени, например в Бухаре и Хиве, государственная служба неотделима от службы эмиру или хану, и первейший сановник страны, вроде куш-беги, может являться и в роли конюха оседлывающего лошадь своего повелителя, или лакея, подающего платье, потому чго и занятие государственными делами, и прислуживание хану есть «хизмат», служба; нередко какой-либо важный сановник, выступающий в роли посланника в другой стране, — дома у себя вырезывает для своего государя из твердой земли гкулуки (по-узбекски) в виде животных, необходимые при отправлении естественных надобностей каждого мусульманина. Все это «кор-и-подшох-дэ: вай хукм-митияд!» (т.е. «государево дело: он приказывает!»).

Этим могущественным шейхом, останавливавшим губительную силу меча, — как выяснилось из дальнейшего разговора между палачом и его жертвою, — оказался Сейид-Мир-Куляль, шейх Баха-уд-дина. В этот момент Баха-уд-дин еще более познал всю святость своего наставника и понял великое значение пира-руководителя в жизни каждого его ученика («мюрида»): если пир столь чудесно охраняет последнего от удара меча в этой жизни, можно надеяться, что он сохранит его и от адского огня.

Наряду с обязанностями палача Баха-уд-дин не переставал заниматься и суфийскими подвигами. Когда же совершился неожиданный трагический конец царствования Султана Халила и когда Баха-уд-дин, по его словам, в одно мгновение увидел все дела и бремена его царствования развеянными и рассеянными, как пепел, — его сердце стало холодным и нечувствительным ко всем благам этого мира; для него стало ясно, что о величии и пышности царей нельзя судить по их внешним проявлениям, но необходимо твердо помнить, что на земных царях могущественный Царь царей проявляет свое величие во всех смыслах.

Лишившись своего царственного покровителя, он пришел в Бухару и поселился вблизи города, в селении Рийвар-тун, уйдя всецело в созерцательную жизнь подвижника, но в то же время не чуждаясь людей и исполняя все положенные намазы вместе с жителями Рийвартуна в сельской мечети.

По ночам, находясь в мистическом настроении, Баха-уд-дин бродил по кладбищам, которых так много в окрестностях Бухары, посещая мазары, где любил предаваться бого-мыслию. Однажды, как он сам потом рассказывал, находясь в состоянии исступления и приближения к Богу, он в одну из таких ночей в одном из мазаров был восхищен и сподобился чудесного видения. Ему явились отшедшие в вечность суфийские шейхи, окружавшие престол, на котором восседал в славе и блеске Абд-ул-Халык Гидждуванский*, он преподал Баха-уд-дину «начало, середину и конец суфийского подвижничества». После чего все шейхи, в знак того, что все привидевшееся действительно, объявили Баха-уд-дину, что с ним будет завтра, и приказали ему идти в Несеф (теперешний Карши) к Сейид-Мир-Кулялю. События следующего дня показали справедливость слов явившихся Баха-уд-дину шейхов Исполняя их приказание, Баха-уд-дин не замедлил посетить в Несефе своего пира, Сейид-Мир-Куляля, и последний, оказав ему всяческое внимание и ласки, научил его «тайному зикру»**, т.е. достижению экстаза в целях соединения с Божеством не путем видимого экзальтирова-ния себя вроде громогласного и многочисленного произнесения стихов из Корана в связи с ритмическими телодвижениями, а посредством самоуглубления в себя и безмолвного размышления о присутствии Бога в себе.