Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ситуация приняла совершенно неожиданный поворот. Александр, уверенный в том, что он не только очаровал прекрасную прусскую королеву, но так же, как ее сердцем, владеет волей прусских министров, был в полной растерянности. Русский царь не сомневался, что пруссаки поупираются для приличия, а затем, если уж не вступят сразу в коалицию, то, по крайней мере, не будут препятствовать проходу русских войск. Ну а когда русские полки будут лихо маршировать по Берлину навстречу неприятелю, его очаровательная улыбка и томные глаза Луизы сделают остальное – король сдастся, и вслед за русскими полками на войну с Наполеоном отправятся бравые прусские гренадеры.
Теперь его игра приобрела опасный оборот. Вместо того чтобы с восторгом последовать за «благодетелем Европы» на войну с Наполеоном, зловредные пруссаки повернули почему-то свои пушки не на запад, а на восток. Все попытки договориться оказались бесплодными, а прусский король, сославшись на болезнь, отказался от личной встречи с Александром. На западной стороне Пилицы лицом к войскам Буксгевдена стояли войска также в полной боевой готовности. И в Пруссии все почему-то заговорили о войне не с Францией, а с Россией. Принцесса Луиза Прусская, княгиня Радзивилл, вспоминала: «В 1805 г. я поехала… в Варшаву, и на пути… я встретила много войск, которые шли через Одер [на границу. – Примеч. авт.]. В Варшаве нас очень обеспокоили разговоры о войне с Россией, хотя мы еще не очень в это верили, но по нашему возвращению в Берлин я убедилась, что все ее ожидают»[424].
«Отныне, – писал Чарторыйский русскому послу в Вене, – мы не можем более вступить в Пруссию, делая вид, будто мы не знаем, что она намерена воспротивиться вступлению наших войск… В случае войны с Пруссией нам придется воевать уже не с государством, застигнутым врасплох и в силу неожиданности вынужденным быть более сговорчивым, а с державой, предупрежденной заранее, решившей защищаться и имевшей время для подготовки»[425].
Напрасно министр иностранных дел Пруссии барон Гарденберг, взывая к разуму русского правительства, заявлял: «Государственность, честь и независимость [Пруссии. – Примеч. авт.], вероятно, соединится с Наполеоном. Бога ради, не заставляйте нас умножить силы наполеоновской армии на 200 тысяч человек»[426]. Чарторыйский и Александр были готовы отдать приказ о вторжении.
Политика царя и его министра иностранных дел поставила Россию на грань войны, которую никто не ожидал, – войны с государством, находившимся в самых лучших отношениях с Российской империей, единственным грехом которого было то, что оно не хотело немедленно воевать с Наполеоном! Как ни странно, князь Чарторыйский даже не скрывал ни тогда, ни позже своих намерений. В своих мемуарах он написал: «Я должен признать, что видел, насколько маловероятно втянуть Пруссию в союз. Но это меня вовсе не печалило. Конечно, я не пренебрегал никакими доводами, чтобы заставить ее присоединиться к нам, но я с удовольствием предвидел, что в случае отказа мы пройдем по ней с оружием в руках»[427]. Князь надеялся, что результатом войны должно было стать восстановление Польского королевства. Политика Чарторыйского в эти дни была такова, что знаменитый историк александровской эпохи великий князь Николай Михайлович, говоря о поведении князя, написал, что оно было «цинично и даже преступно для руководителя русских интересов»[428]. Но дело в том, что это была линия не только Чарторыйского, но и политика царя Александра.
Сложно даже предсказать те неисчислимые последствия, которые имела бы эта война. Сам Чарторыйский признавал: «…нужно ожидать войны по всей форме, которую Пруссия будет вести со всей возможной энергией, и немедленного и безусловного союза ее с Францией»[429]. И тем не менее 28 сентября (10 октября) министр говорил: «…если король ответит отказом на все, что было бы полезным для общего блага и могло бы оградить честь императора, его величество, несмотря на свое крайнее желание избежать этого и на стремление во всем считаться с выгодой и безопасностью своего союзника, полон решимости начать войну против Пруссии, и наша армия перейдет Пилицу…»[430]
Подобное безрассудное предприятие поддерживало только одно государство – Англия. Лорд Гоуэр, который прибыл в этот момент в ставку царя, заявил, что в случае начала русско-прусской войны деньги, выделенные Англией для субсидий Пруссии, пойдут на оплату этой войны.
Нужно сказать, что в случае начала войны с Пруссией последствия конфликта для России были бы таковы, что даже неудачи, произошедшие в ходе войны 1805 г. с Наполеоном, показались бы детскими шалостями. Пруссия располагала почти 200-тысячной армией, готовой к войне. Она была полна решимости отразить немотивированное и несправедливое нападение. В этом случае Наполеон не просто выиграл бы войну с третьей коалицией, а фактически подчинил своему влиянию Европу, причем она приняла бы это влияние по своей воле. У Пруссии, как понимал сам Чарторыйский, не оставалось в таком случае никакого другого пути, кроме как союз с Францией, где Пруссии, разумеется, отведена была роль младшего брата. Австрия, разгромленная под Ульмом и брошенная на произвол судьбы тем, кто увлек ее в борьбу, не только не пожелала бы продолжать войну, но должна была бы в конечном итоге принять правила игры Наполеона.
Так могло произойти объединение континентальных держав, подобное тому, которое создал Наполеон в 1810–1811 гг. Однако это объединение было бы создано не силой оружия, а почти что добровольно, под давлением необходимости сопротивляться двум опасным непредсказуемым государствам: Англии и России. Всякая маска поборника справедливости в борьбе против гнета «узурпатора» окончательно была бы сорвана с Александра, а Россия оказалась бы в политической изоляции.
И тем не менее навязчивая идея Александра была столь сильна, что он готов был в эти дни приказать русской армии форсировать Пилицу и начать войну с Пруссией! Непонятно, как этого безумного политического решения – готовности воевать с Пруссией только из-за того, что она отказывается вступить в коалицию, не замечают
