Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг. - Дмитрий Юрьевич Пучков

На счастье царя, в этот момент рядом с ним оказался австрийский посол граф Стадион, который буквально умолял Александра отказаться от безумного шага, представив ему письма, в которых венский двор «настаивал на том, чтобы любой ценой избежать войны с Пруссией».

Фортуна действительно улыбалась царю в эти дни. По настоянию своего окружения Александр, прежде чем начать войну, послал все-таки в Берлин своего адъютанта Петра Долгорукого с целью попытать последний шанс склонить пруссаков на сторону коалиции. Однако миссия Долгорукого уже была близка к полному провалу, как в прусскую столицу пришло известие, совершенно перевернувшее ситуацию. В Берлине с изумлением узнали о нарушении французскими войсками нейтралитета прусских земель в Анспахе.

Эта новость поразила Пруссию поистине как удар грома. «Общее чувство охватило народ и армию, – вспоминал прусский офицер. – Повсюду чувствовали боль от оскорбления, которое было нам нанесено, и голос нации был един – все требовали войны»[431]. На этот раз речь шла о войне с Францией. Немедленно было дано разрешение на проход русских войск, а прусские части получили приказ сниматься с восточных границ и двигаться на запад. Таким образом, несколько сэкономленных дней марша для войск Бернадотта и Мармона в корне перевернули всю расстановку политических сил в Европе. Самоуверенное нарушение нейтралитета Пруссии лишило Наполеона редкого шанса достичь полного триумфа минимальными усилиями.

Через несколько дней Александр был уже в Берлине. А затем продолжил переговоры с прусской королевской четой в загородном дворце в Потсдаме, где молодой царь опять очаровывал своим томным взглядом безнадежно влюбленную Луизу. Правда, здесь возникли некоторые осложнения. Вслед за известием о нарушении нейтралитета прусской территории пришли новости о разгроме австрийцев под Ульмом.

Сокрушительное поражение армии Макка вернуло Фридриху Вильгельму его нерешительность. «Трудности, с которыми мы постоянно сталкивались, – писал Чарторыйский, – …сильно возросли в связи с уверенностью в полном поражении австрийцев, а упорное нежелание короля… отказаться от системы нейтралитета… еще более укрепилось»[432].

В этой ситуации Фридрих Вильгельм по совету известного государственного деятеля графа Гаугвица принял половинчатое решение: Пруссия подписывала не союзный договор с Россией, а лишь соглашение о вооруженном посредничестве. Согласно декларации, принятой 3 ноября 1805 г., Пруссия обязывалась представить Наполеону требования, на которых потенциальные союзники готовы были согласиться с ним на мир. Правда, эти требования были составлены так, что, как признавал Чарторыйский в письме Семену Воронцову, «невозможно, чтобы Бонапарт согласился на них»[433]. Казалось бы, что это равносильно объявлению войны Франции, однако Гаугвиц вставил в соглашение маленькую строчку, которая во многом делала его неопределенным. «Переговоры же [с Наполеоном. – Примеч. авт.] будут ведены таким образом, чтобы они были окончены в продолжение четырех недель, считая со дня отправления уполномоченного»[434].

Таким образом, ловкий министр давал Пруссии отсрочку по крайней мере на месяц. За это время война в Австрии должна была вступить в решающую фазу, и в случае чего прусское правительство всегда могло найти повод отказаться от участия в конфликте. Кроме того, понимая, что Александру уже просто некуда деться, пруссаки потребовали за свое содействие невообразимой цены – передачи Пруссии либо Ганновера, либо Голландии. Можно себе представить, как выкручивался Чарторыйский в своем послании Воронцову, когда объяснял ему, что русский посол должен будет потребовать у Англии не только субсидии для пруссаков, но и «маленький подарок» в виде Ганновера!

Политические задачи коалиции, ее цели окончательно запутались. Желая заставить державы Европы воевать с Наполеоном, потому что он подчинил своему влиянию часть Италии, Голландию и ряд германских земель, Александр вынужден был сам посулить им захват именно этих же земель: Ломбардии для австрийцев, Голландии и Северной Германии для пруссаков. Да еще ему надо было суметь сделать так, чтобы один из союзников отдал другому те территории, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор!

Запутанность политического решения не помешала тем не менее Александру в очередной раз разыграть перед прекрасной королевой театральную сцену. Во время последнего ужина с королевской четой в Потсдаме Александр выразил глубокое сожаление, что покидает Пруссию, не отдав дань уважения праху Фридриха Великого. Русский царь, Фридрих Вильгельм III и закутанная в черный плащ Луиза спустились с подсвечниками в руках в мрачное подземелье, где стояли гробы Фридриха Вильгельма I и Фридриха II. Заставив короля и королеву принести клятву дружбы, Александр решил, что лучше всего завершить эту церемонию поцелуем гроба короля, семь лет воевавшего с Россией. Лубочные картинки с изображением «клятвы у гроба Фридриха» обошли всю Европу и Россию, где вызвали, прямо скажем, некоторое недоумение…

Впрочем, все эти переговоры и клятвы были не более чем дележом шкуры неубитого медведя. А пока дело больше решали пушки и «большие батальоны», о которых Наполеон как-то сказал, что «они всегда правы». И так как 150-тысячное войско застряло в Пруссии, «большие батальоны» на театре военных действий были явно не на стороне русских.

Маленькая армия Кутузова продолжала свой марш вглубь австрийских земель. Сначала войска двигались не торопясь. Но 22 сентября в Тешене австрийское командование обратилось с настоятельной просьбой любой ценой ускорить марш. Дело в том, что в это время у австрийцев появились сведения о стремительном движении Великой армии с берегов Ла-Манша в Баварию. Конечно, никто из австрийских стратегов и отдаленно не мог себе представить, какая сила надвигалась с запада, но предчувствие опасности явно витало в воздухе. По настоятельному требованию союзников Кутузов вынужден был предпринять изнурительные форсированные марши. Половину переходов пехотинцы совершали в пешем строю, а половину – ехали на подводах, куда были сложены ранцы и шинели. Часть конницы спешили, и она шла и ехала на подводах вместе с пехотой, а лошадей, у которых были сбиты спины, вели в поводу. Артиллерии выделили дополнительных лошадей. В результате скорость марша возросла до 45–60 км в сутки.

Погода была в эти дни очень плохая не только в Баварии, но и на всей территории Германии. В скором времени армия стала представлять собой печальное зрелище. Но австрийские власти требовали: быстрее, быстрее, быстрее… «Решительно невозможно продолжать поход только что предложенным способом, – заявил Кутузов австрийскому уполномоченному генерал-майору Штрауху в письме от 1 октября 1805 г. – …русские императорские войска не должны более совершать форсированные переходы… Ваше Превосходительство, сами увидите невозможность этого, если Вы любезно обратите внимание на большое количество больных; число их за эти два дня удвоилось, и даже здоровые так обессилели, что почти не могут больше передвигаться. Сюда добавляется еще то, что у большинства при теперешней сырости порвана обувь; они были вынуждены идти босиком, и ноги их так пострадали от острых камней шоссейной дороги, что они не могут