Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских асов - Нил Баскомб

В-третьих, Рене даже на самой длинной прямой этой трассы ни разу не переходил с третьей передачи на четвертую. Она просто слишком коротка для разгона до такой скорости. Не более 160 км/ч можно успеть набрать на этом километровом отрезке вдоль реки. А значит, опять же, в полной мере использовать превосходство W154 над его 145-й в максимальной скорости немцы не смогут, – здесь им не трасса вокруг лимана Меллаха и не АФУС с их многокилометровыми прямыми.

Перекипятив у себя в голове все эти мысли и наблюдения, Рене получил в сухом остатке кристально ясную и простую стратегию ведения предстоящей гонки: висеть на хвосте у «серебряных стрел» как можно плотнее прямо со старта; не позволять им ни единожды уйти в серьезный отрыв, нервируя заходами на атаку в крутых поворотах в расчете на ошибку; и, наконец, дождавшись их заезда на дозаправку, захватить лидерство и не упускать его до самого финиша[708].

В заездах на «Миллион» Рене доказал сам себе, что способен идти по трассе агрессивно и в то же время предельно дисциплинированно, а также убедился, что его Delahaye как нельзя хорошо приспособлена именно под такой стиль езды. Но теперь, в По, ему предстояла реальная гонка с живыми, неуступчивыми соперниками по узким городским улицам. За сто кругов единственной ошибки при входе в поворот, единственной механической проблемы или даже единственного неудачного стечения обстоятельств будет достаточно для того, чтобы похоронить шансы на победу, а то и его самого. Тут, в отличии от «Миллиона», шанса на возвращение на старт и повторение попытки не будет.

Никогда еще со времен его первой победы на Гран-при Монако не испытывал Рене столь острой жажды выиграть гонку. Но в 1930 году он гнался за мечтой первым увидеть перед собой заветную отмашку клетчатого финишного флага исключительно ради себя самого. За восемь лет и мир, и он сам изменились настолько, что теперь им двигало много большее, нежели просто тщеславие и самолюбие, – ему было за что бороться и что доказывать миру помимо собственной состоятельности.[709]

По трасса

Победа в По

На утренней заре солнце из-за гор окрасило заснеженные скалистые пики Пиренеев в золотисто-розовые тона. Как и в любое другое утро первыми на променаде появились владельцы собак, компанию которым по случаю прекрасной весенней погоды в это воскресенье составили эстеты, вышедшие полюбоваться переливчатой игрой света и стремительным изменением цветовой палитры над горизонтом. Над булыжными мостовыми узких улочек из множества булочных растекался аромат свежеиспеченных багетов. Бульканье и шипение кофе-машин бистро и кафе. Колокольный звон. Перестук колес повозки с овощами в переулке за рестораном. Сторож-смотритель подметает ступени за́мка По травяным веником – с посвистом размеренным и убаюкивающим как тиканье часов.[710]

Медленно, но верно набирая обороты, город пробуждается ото сна. Машины и пешеходы ручьями стекаются к центру. Затесался в ряды зрителей даже и чудак-двойник Гитлера – с зализанным пробором, косой челкой, усиками щеточкой и всем прочим. В уличных кафе и вестибюлях гостиниц муссируют последние слухи о предстоящей гонке. Нуволари-то, говорят, все-таки выйдет на старт? Вы «серебряные стрелы» видели в деле, жуткий вой издают, правда? А ну как наша Delahaye свой миллион франков отработает, да и выстрелит похлеще этих стрел?

Немало было среди зрителей и тех, кто явно, тайно или даже не осмеливаясь признаться в этом самим себе, трепетно предвкушал страшные аварии или даже страстно вожделел их. По воспоминаниям Родни Уокерли[711], подписывавшего в ту пору свои очерки в Motor псевдонимом “Grand Vitesse”[712]: «Толпа, казалось, с каждым выдохом все более насыщала воздух нервным напряжением ожидания, пока эта атмосфера не сгустилась до плотной осязаемости, и все присутствующие не осознали в полной мере, что актеры, играющие в этой великой драме мастерства и скорости, могут в любое мгновение стать жертвами реальной трагедии. Ибо гонки Гран-при, как и любые другие виды автоспорта, – суть балансирования на краю гибели».[713]

В то время как другие команды тем утром были всецело сосредоточены на подготовке к старту, коллектив Mercedes в полном составе (тридцать четыре человека, включая гонщиков) голосовал в своем отеле на специально организованном выездном участке по проведению общенационального референдума. На сдвоенный безапелляционный вопрос: «Одобряешь ли ты произошедшее 13 марта объединение австрийцев с германским государством и поддерживаешь ли список нашего вождя Адольфа Гитлера?» – все они единогласно ответили: “Ja!”, после чего официальные результаты подсчета их голосов были тут же переданы по телефону в Унтертюркхайм.[714] Лишь после этого команда, включая мотористов, не выспавшихся из-за занявшей всю ночь замены двигателя машины Ланга на запасной, вернулась к работе.[715]

Зрители, желавшие занять места с хорошим обзором, выстроились в очереди спозаранок, а к полудню на главных трибунах и в секторах с платным входом по билетам, выгороженных на променаде и вдоль улиц, собралось свыше 50 000 зрителей. По общей численности с Нюрбургрингом, конечно, было не сравнить, но по плотности толпы зрителей, учитывая малую протяженность трассы, Гран-при По ничуть не уступал Гран-при Германии. Разразившаяся же день в день по завершении практики и точно к началу гонки летняя жара создала идеальные для болельщиков условия.

Тем временем в расположении команд на пит-лейне кипела работа: шли последние приготовления машин, которые механики осторожно пригнали обратно из гаражей, с ночной стоянки. Теперь они громоздили штабеля шин, подкатывали бочки с горючим, прилаживали к ним нагнетательные шланги, расставляли и разбирали инструментальные ящики, – всю эту рутинную подготовку нужно было успеть завершить до прибытия гонщиков. Подобно ассистентам хирурга бригады механиков раскладывали все инструменты и материалы по строго установленным местам, чтобы в случае надобности все оказывалось под рукой и не отнимало времени на поиски. Выделенный каждой машине бокс представлял собой прямоугольную выгородку на паддоке под открытым небом с вывеской с именем пилота над въездом.[716]

У большинства гонщиков имелись счастливые талисманы и/или ритуалы на удачу. Руди съел недожаренный стейк, надел белый шелковый комбинезон, черный пояс и – главное! – старые кожаные ботинки, которые Бэби называла его «святой реликвией»[717]. Его товарищ по команде Ланг собственноручно прибил гвоздем подкову-оберег при въезде в свой бокс. Не вышедший на старт Нуволари, увы, был лишен возможности в очередной раз продемонстрировать публике ни свою знаменитую желтую безрукавку, ни золотой кулон-черепашку.[718]

Рене у себя в номере Hôtel de