Хемлок, или яды - Габриэль Витткоп

В этой половинчатой среде столь строгие в Индии правила старшинства отходили на задний план, а после обязательного тоста за здоровье ее величества свойственное незнакомым людям смущение совершало неожиданный пируэт.

Сюда никто не приходил в штатском: мундиры цвета хаки резко выделялись среди букетов из платьев палой листвой. Даже зимой жесткие воротники размягчались уже после нескольких танцев: их тайком переодевали в темном, точно склеп, гардеробе, где старый дворецкий предлагал картонную коробку с целым ассортиментом запонок, клипсов и английских булавок.

Миссис Кларк почти не танцевала - кавалерам не охота было выступать в роли носильщиков. А миссис Фулхэм, напротив, танцевала хорошо, и ее без конца приглашали. Она пообещала все вальсы доктору Кларку и чувствовала себя счастливой в своей телесной оболочке, в камчатном пастельно-розовом платье и юбке, обшитой бахромой из бежевой синели: пришитое к кайме кольцо позволяло во время танца придерживать мизинцем шлейф. Веер из розовых страусовых перьев напоминал небо Бамни-Дадара, а кремовый шарф наполовину прикрывал худые плечи, от которых она словно жаждала избавиться. Августа собрала волосы в пучок на греческий манер, скрепив их пастельными лентами, подчеркивавшими золотисто-каштановый цвет. Летом кожа лоснилась от пота, но в остальное время Августа казалась слишком сильно напудренной, покрытой бархатным пушком - будто персик или восхитительное лакомство, хотя слой и выглядел толстоватым.

Оркестр заиграл вальс «Веселая вдова», и танцплощадка заполнилась людьми.

Нас пленяет,

Опьяняет

Дивный миг...

Августу унесло порывом ветра, закружило в вихре - для нее существовали только движение, музыка и Генри Кларк.

Чуда упоенье

И безумья страсть...

Розовый восторг: розовая-прерозовая - пастельно-розовая музыка, чайная роза, розоватый персик, обожаемый служанками слащавый цвет - цвет счастья, который всегда так любила Августа. Душевный, райский оттенок: ярко-розовый, эйфорический, линялый, пошлый, идиотский, китчевый, дешево-претенциозный, семейносентиментальный - цвет, которым подкрашивают на афишах солдатские щеки, цвет младенца Иисуса, розовый-прерозовый...

Дивный миг и впрямь опьянил Августу: пошатываясь, она побрела к стулу, а к концу вечера вышла одна на веранду. Огромные звезды, точь-в-точь как в рассказах дядюшки Фреда, напоминали фрукты в саду. Унылый хор шакалов то монотонно нарастал, то затихал. Вокруг сновали слуги с подносами и лампами. Доносились приглушенные, словно окутанные облаками, обрывки мелодий. Ночь была холодная, и Августу пробил озноб. Внезапно откуда ни возьмись появился Генри Кларк. В темноте блестели только его глаза и зубы.

— По ночам ветер дует с севера, - сказал он, положив на плечи молодой женщины чрезвычайно горячую руку.

Тошнотворный, бредовый страх, порой засыпавший, а затем вдруг опять пробуждавшийся с новой силой, похоже, отступил навсегда. Мимолетный, вполне объяснимый испуг, вызванный огромными насекомыми за глиняными кувшинами в ванной или ползущими по веранде змеями, обладал совсем иной природой. У него были конкретные причины, его можно было описать, сопротивляться ему или даже с ним жить, если не хватит сил одолеть. Но другой страх, глубокий и смутный, который рыскал Джеком-Потрошителем или отбрасывал тень на брайд-лейнской лестнице, обитал в вагонных проходах, в храме Кали, пронизывал вымачивавшиеся в воде бараньи почки и иллюстрации анатомического атласа, - этот подлинный ужас исчез, улетучился. Его полностью вытеснило вожделение, и в душе Августы больше не осталось места для чего-либо еще.

Поначалу она пыталась бороться с этой одержимостью - из порядочности по отношению к Эдварду, вызывавшему сострадание, но прежде всего потому, что она знала о репутации Генри Кларка и его бесчисленных романах. Августу не терзала совесть из-за миссис Кларк, хоть ее и шокировали издевательства, которым та, по слухам, подвергалась. Августа пыталась подавить страсть, но вместе с тем даже не думала от нее отказываться, надеялась обрести спокойствие, пережить приключение и беспрерывно плакала.

Она заказала в Дели новые книги, а тем временем перечитывала старые, открывала наугад и вскоре со вздохом захлопывала. Ей попался под руку Дюма-отец:

«Сент-Круа обладал счастливым складом ума: открытый всему, что могло принести радость, он нередко радовался чужому счастью, в нравственных же вопросах проявлял такую гибкость, что готов был пойти даже на убийство. Обидчивый, влюбчивый и бешено ревнивый, сам он вовсе не стремился соблюдать верность...»

Она задумалась, вдруг вспомнив прочитанную когда-то фразу: «Она умерла так же решительно, как и жила...» Но кто умер и почему?.. Августа забыла. Она подошла к зеркалу, сжала губы, дерзко взглянула себе в лицо. Нужно просто захотеть. Но чего?.. Для начала следует хотя бы понять, чего хочешь...

На следующий день, чуть только Эдвард ушел в контору, в аллее заскрипел песок, а потом затрещали деревянные ступени веранды. В тот же вечер, округлив глаза от нескрываемого веселья, старый доктор Монро спросил жену:

— Знаешь, что я сегодня видел?

— Нет, дорогой.

— Тотчас после ухода мистера Фулхэма явился лейтенант Кларк, а ушел он только перед самым возвращением хозяина. Добавлю, что миссис Фулхэм и лейтенант Кларк не остались сидеть на веранде, а вошли в дом. Понимаешь, что это значит?

— Конечно, дорогой.

Августа пыталась опомниться и, вступив в обстоятельную переписку, доказывала, что отношения следует разорвать. «Необъяснимое опьянение нашими безумными желаниями... Мимолетное помрачение...» Она обязана выполнять свой долг, а Кларк - свой. Он ответил, что волноваться не о чем - скоро путь расчистится. Не понимая, что он имеет в виду, Августа настаивала на необходимости расстаться, чего добилась бы намного успешнее, если бы просто перестала отвечать на письма. Но было уже слишком поздно, и чем упорнее она возражала, тем безнадежнее подпадала под власть Кларка. Тогда, желая успокоить собственную совесть, Августа объяснила все гипнотическим влиянием, оказываемым на нее и даже на Эдварда, хотя и сама толком не понимала, что имеет в виду. Все страшно запуталось: их троица увязла в викторианском болоте, в стоячих водах, в трясине зловонных разлагавшихся запретов.

Воскресным утром Кларк явился без предупреждения, когда Фулхэмы завтракали на веранде. Похоже, его удивило и даже поразило, что он застал Эдварда.

— Вы еще здесь?.. У вас в конторе полно работы...

Фулхэм поднял брови, хотел было что-то возразить, но промолчал.

— Сегодня же воскресенье, - сказала Кэтлин.

— Вероятно, вы правы, - промямлил Эдвард.

Кларк молча смотрел на него, Августа молча смотрела на Генри Кларка.

— Но сегодня же воскресенье, - повторила Кэтлин.

Эдвард размешал сахар в чашке. Вопреки настояниям Кларка, он твердо решил не брать его сыновей на службу и будет стоять на своем. Хотя бы в этом вопросе...

— У меня столько работы, что лучше пойти и закончить ее...

Августа не проронила ни слова, грузно встала и направилась в гардероб. Казалось, у нее на затылке выросли глаза.

Генри Кларк уселся на место Эдварда и отодвинул недопитую чашку. Кэтлин не отводила от него взгляд.

Положение менялось - изменился и тон писем, с тех пор как Августа признала безоговорочную победу страсти. Однако Августа не оставляла надежды выковать прочную цепь и уговорить Генри расстаться с Джойс, уехать из Индии и начать новую жизнь в курортном городке на берегах Ламанша. Она мысленно рисовала идиллические картины, напоминавшие пейзажи с картонных коробок. Пляж с плетеными нишами и полосатые силуэты купальщиков. Проходящие под террасой прокатчики биноклей и утопающие в гортензиях балконы. Отличный кабинет врача в Брайтоне или Истборне, солидная клиентура, сладкая жизнь.

— Сладкая жизнь в Дели - ну, кто бы сомневался, - сказала миссис Кларк, открывая на столике для бриджа коробку карт с брайтонским видом. Ее гостьи подобострастно закивали, фыркая от удовольствия.

Перевод был намечен на конец года, но Генри Кларк пообещал Августе, что будет часто ее навещать: расстояние в тридцать восемь миль не станет помехой для свиданий. Они ежедневно обменивались банальными, но вместе с тем необычными письмами, в которых сентиментальная восторженность Августы, выражавшаяся в избитых фразах типа «твоя до гроба» и т.п., счастливо уживалась с непременной заключительной просьбой порвать письмо. Однако Генри ничего не рвал: он решил соблюдать осторожность и, однажды пойманный в ловушку самой Джойс, не хотел, чтобы это когда-нибудь повторилось. Если Августа готовит какие-либо неприятности, письма смогут его обезопасить, и потому они бережно хранились в конвертах, на которых Генри надписывал дату собственного ответа, после чего раскладывал их по пачкам на дне металлического ящика. В то же время Августа сжигала письма любовника, приговаривая: «Так-то лучше». Правда, и она не удержалась от того, чтобы сохранить одно на память.