Высокий замок - Дмитрий Воронин

– Не пробить?

Я лишь покачал головой.

– Я пробовал… много раз, Дроган.

– А когда замок выходит в Эммер? Ты же говорил, что тогда эта муть исчезает…

– Исчезает, – кивнул я. – Все верно. Но разбить стены, двери и окна невозможно, в этом ты уже убедился. А сюда… сюда замок не даст прийти.

– Значит, никаких шансов?

Что я мог ответить? В очередной раз развести руками?

А ведь когда-то это считалось хорошей идеей. Бессмертие… Я творил основу заклинания всего два дня, но готовился к этому событию долгие годы. Да и потом прошло почти тридцать лет, прежде чем замок распахнул передо мной свои двери. Я ждал десятилетиями, потратил почти треть своего состояния – а оно было очень велико, особенно по меркам Инталии, где личное богатство не приветствовалось. Рыцари Белого Ордена – по крайней мере на людях – подчеркивали свое равнодушие к золоту, священники Эмиала вообще вели аскетичный образ жизни, а Святители при каждой возможности проповедовали воздержание и скромность во всем. Конечно, никто не смел диктовать условия знати и магам…

Большая часть золота ушла на покупку книг. Часть из них сейчас находится в моей библиотеке, часть потеряна для меня навсегда. Возможно, в истлевших фолиантах можно было бы найти ответ на вопрос, который так интересует Дрогана и за решение которого я отдал бы все на свете.

А потом заклинание было создано, все тщательно рассчитанные детали ритуала соблюдены, и… и я приобрел бессмертие, которого так жаждал. И сейчас я столь же страстно жаждал отказаться от приобретения и от всего, что было с ним связано.

– Я не знаю, друг мой. Все эти годы я пытался решить задачу, и безуспешно. Но я не отчаиваюсь, запас времени бесконечен.

– Не у меня, – буркнул он.

Я понимал, что он прав.

Война всегда накладывает свой отпечаток даже на тех людей, которые вроде бы не имеют ничего общего с битвами. Ночной Брон даже в мирное время всегда окутывала тишина, нарушаемая лишь звуком шагов патрулей, охраняющих мирный сон граждан, да изредка торопливым перестуком подошв допоздна засидевшихся в таверне любителей пива и вина. Простым людям нечего делать ночью на улицах – это правило, хотя и не имеющее статуса закона, впитывалось каждым обитателем имперской столицы с молоком матери. Ночь – время для грабителей, убийц, насильников… и для воинов, в чьи обязанности входит отлавливать и примерно наказывать нарушителей порядка. Всем остальным надлежит находиться дома… если у них есть дом.

Когда кончилась война, город с наступлением ночи словно вымирал. Патрулей стало заметно меньше, и люди, понимая, что в случае чего помощь может и не успеть, старались уже с приходом сумерек запереть все двери, отгородиться от тьмы ненадежными деревянными створками, массивными дубовыми дверьми или окованными бронзой воротами. И не высовывать носа наружу до тех пор, пока небо не начнет светлеть в ожидании первых лучей восходящего солнца.

Человек, неторопливо шагавший по пустынной мостовой, не боялся ночной тьмы. Она была близка ему по духу, он не раз возносил ей мольбы и, хотя ни разу не получал ответа, чувствовал, что ночь не враждебна ему. Его черный балахон сливался с густым мраком, заполнявшим город, и даже глаза, смотревшие сквозь прорези скрывавшей лицо бронзовой маски с искусно нанесенным узором из серебряных нитей, казались двумя озерцами непроглядной тьмы.

Улица влилась в широкую площадь, которая официально называлась Площадью Правосудия. Использование иных названий могло повлечь за собой наказание – если это становилось известно ищейкам из Тайной стражи. А как показывала практика, неосторожно брошенное слово рано или поздно попадало в чуткие уши агентов Консула.

Правда, поговаривали, что Консул Блайт впал в немилость и сбежал из столицы. Говорили также, что за его голову объявлена награда, размер которой заставлял дрожать руки даже у очень богатых людей. Но Тайная стража никуда не делась, и уже многие знали о том, что в сером доме, смотрящем черными провалами окон на эту самую площадь, появился новый хозяин.

Днем на площади собиралось немало народу – в Броне всегда имелись в наличии преступники, которых можно было торжественно повесить, посадить на кол или привязать к деревянному кресту, обрекая на мучительную смерть. Ночью же площадь всегда охранялась, чтобы никто из друзей или родственников наказуемых не попытался подарить им свободу или хотя бы быстрый уход к Эмнауру.

Именно о быстрой смерти мечтал высокий широкоплечий мужчина, уже пятый день привязанный к здоровенному деревянному кресту. Его тело было покрыто запекшейся кровью, пальцы рук – чудовищно изуродованы. Сначала его допрашивали с применением магии, затем – пытали. Ломали кости, вырывали ногти – затем лечили, чтобы пытать снова. Тиграт не мог понять, для чего это делается, – все, что знал, он рассказал сразу. Но пытки продолжались – сначала он гордо терпел боль, затем кричал, позже молил о пощаде. Его уже ни о чем не спрашивали. Палачам не требовались ответы, и они были равнодушны к мольбам своих жертв.

Потом вдруг все прекратилось. Целый день без мучений – Тиграт даже не представлял себе, сколько счастья может принести такая передышка. Целители постарались на славу, раны затянулись, боль ушла. Осталась лишь память о ней…

Затем снова пришел человек, задававший вопросы. Тиграт знал его – человек позаботился представиться еще в прошлый раз. Юрай Борох… старик с добрыми глазами и тихим, мягким голосом. Вместе с ним был другой – его знали все в Гуране, и в иное время Тиграт испытывал бы благоговение от оказанной ему чести. Не каждый день выпадает удача предстать перед лицом самого Императора. Но сейчас Тиграт испытывал лишь тупое равнодушие…

Император задавал вопросы. Пленник отвечал, старательно вспоминая детали. Он не хотел, чтобы снова пришла боль – а старик своим ласковым голосом предупредил, что лишь искренность может избавить Тиграта от страданий. При одной мысли о возвращении страданий страх охватывал все существо наемника.

Он не знал, понравились ли ответы Императору… после долгой исповеди его вновь отвели в крошечную камеру, где невозможно было ни лежать, ни стоять – только сидеть, прислонившись спиной к холодной, влажной стене. Ни один человек не мог бы выжить, проведи он в этой камере хотя бы несколько недель. Но эти помещения и не предназначались для длительного содержания заключенных. Отсюда были всего две дороги – на свободу или на плаху. Обычно обитатели камер уходили по второй.