Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Нет. С чего вдруг?

Антон раздраженно хлопнул дверцей посудного шкафа, а там уже и со своей чашкой громко уселся за стол. Он хотел быть спокоен. Но каждое стороннее слово о Богданове до сих пор раздирало болезненные, едва-едва стянувшиеся корочкой раны внутри. Никак Горячев не мог стерпеть. Мог — только злиться и защищаться.

— Да просто спросил, — мастерски съехал с темы сисадмин. — А что он у тебя тут делал? Вроде как, до того как я… До этого всего ты ладил больше с Еленой.

«Ну не могу же я сказать? Как это объяснить?» — почти приходил в отчаяние перед едким любопытством сисадмина Горячев. А сам все сильнее хмурился да устало моргал.

— До этого всего он был единственным, кто хотел тебя найти, помимо меня, — вывернул Антон из памяти хоть какую-то правду, что могла заменить их со Львом договор. Тот самый договор, правила которого они оба нарушили между собой, но продолжили соблюдать с другими. — А потом прошел месяц. Много воды утекло…

— Лев неплохой человек, Антон. Я это знаю. Но у него свой путь, который уже изуродовал и мою жизнь. Я его не виню. А тебе благодарен. Я понимаю, я мешаю, — вздохнул Роман, гоняя последнюю брокколину по тарелке. Он выглядел абстрагированным, словно вырванный из реальности кусок пазла; хорошо действовали принятые таблетки, стирая яркие переживания, припудрив их спокойствием. — Почему ты не уволился? Я пропал, начальство странное… Что тебя держало?

— Влюбился, — ляпнул Горячев, а у самого челюсть свело от слова, которое он все это время никак не мог пристроить к своим мыслям. И так плеснуло кровью через край сердечной чаши, что сразу же чуть не вскочил и не отнял у разболтавшегося калеки тарелку. Но усидел. — Доедай. Я помою.

— Дурак ты, Антон. Но я тоже такой дурак… Столько времени потратил в никуда. Любовь — дерьмо, как оказалось, а я был верным… Не ожидал, что меня так просто продадут. Не ожидал, что это даже случится не под давлением, а задолго до начала катастрофы. Знаешь, на что это похоже? На то, что я никогда ничего не стоил, — Роман звучно вздохнул. Последний кусочек пищи никак не просился в глотку, словно ассоциация к рассказу сисадмина: остывшая и никому не предназначенная часть былого целого. Такая же сидела у Антона на кухне. Роман стих. Сидел, опираясь спиной о холодную стену, и долго смотрел вглубь собственных воспоминаний в попытке проанализировать все с ним произошедшее. У него не получалось, он морщился от боли.

— Я кое-что знаю про тебя, Горячев, — вдруг сказал Роман, когда надежда на продолжение разговора иссякла. — Но никому не расскажу то, что знаю.

— И что это? Удиви меня.

— Что ты ненавидишь пидоров. И меня, — засмеялся сисадмин. — А еще что на работе ты не только работал. Не пугайся… Я ночевал там частенько, а твой счастливый вид, выплывающий из правого крыла, мне о многом говорил.

Антон приподнял брови.

«Следовало догадаться по твоей гадючьей морде», — ответил он про себя, но ничего не сказал. Тарелка все-таки вынырнула из-под носа у Романа и отправилась в раковину. И все же Горячев продолжал слушать. Он оставался рядом, взволнованный и восприимчивый. Все это начинало походить на мазохизм.

— На самом деле ты и твои попытки подкатить к Елене — единственное, что держало меня на плаву все это время. Было смешно, учитывая, что я знал, к кому ты там ходишь… — Роман издал три коротких едких смешка. Не злобных, но едких. — Вот уж правда, пути Господни неисповедимы… А еще смешнее — это твой Богданов, который просрал все свои меры безопасности с тобой меньше, чем за месяц, — он шмыгнул носом и ухмыльнулся. — И сейчас тоже смешно.

Горячев поджал губы, вперившись в сисадмина долгим взглядом. Без ненависти или осуждения. Что-то заворочалось внутри, ощетинилось на колкости да спряталось еще поглубже. Антону тоже было смешно. Но это все еще был смех над комедией абсурда, где веселит не тонкая шутка, а то, насколько бредово строится все действие. Вот Антон два месяца ходил к «женщине», которая с самого начала склоняла его к анальным ласкам — и у него даже мысли не закралось о том, что он мог влететь. Видел то, что хотел видеть, как «она», в сущности, и велела. А чего не хотел — о том даже не думал. Погоревать об этом Горячев уже успел. Может, и впрямь оставалось только смеяться?

— Знаешь, что тебя ждет? — Антон подпер голову кулаком, немного наклонившись к Роману — не иначе как с видом строгого следователя, перед которым пытается паясничать главный подозреваемый в пособничестве громкому преступлению.

— Удиви меня, — передразнил Горячева сисадмин.

— У меня только одна кровать. А у тебя болит все тело. Держи это в голове, пока пытаешься со мной подружиться.

Роман прыснул со смеху. Напряжение пало, а вместе с ним и ядовитая манера речи.

— И кому из нас от этого хуже, Горячев? Я с таким мужиком, как ты, никогда не ложился в постель-то… Хоть попробую, приятно будет!

Антон улыбнулся и еще подтянул вожжи. Спускать нахалу он не собирался.

— Что, завидовал Богданову? Когда я к нему ходил?

— Очень. Незаметно, что ли? Ну вот, видишь. Вот ты к этому относишься с иронией.

Телефон, лежащий на столе, моргнул ярким синим глазом и завибрировал, сообщив о новом уведомлении. А за ним скрывался ответ от Льва: «Я доехал до дома. Меня пугает твое стремление разукрасить мне лицо. Давай я куплю тебе аквагрим вместо кулаков?»

Антон усмехнулся. Забыв о Романе, он тут же снова вступил в войну с умирающим сенсором.

«Хорошо. Значит, если пропадешь — найду и покалечу. А если будешь хорошо себя вести — заберу у Алены ее косметичку и сотворю с тобой то, что представлял каждый сраный день. Спорим, я не ошибся и тебе действительно пойдет темная помада? =)»

«Я слишком стар, чтобы становиться блогером, но ради тебя могу и это».

Роман надоедливо постучал пальцем по столу, обращая на себя испаряющееся от каждой вибрации внимание Горячева. Его тяжелый взгляд осел на телефон и тут же прояснился от простейшей догадки.

— Ой, Антон, брось это. Он человек денег, а ты — нет. Для него ничего не стоит купить, продать, захотеть чего-то и вывернуться наизнанку, а после — бросить. Специфика их работы заставляет врать и выкручиваться, выкручиваться и врать. Он тебе врет, сестре врет, мне врет, всем врет. Просто для того, чтобы получить то, что ему необходимо. И, как мы оба знаем, любыми путями, совершенно любыми. Он так выживает, это нормально… Только такие деньги и зарабатывают. Но ты уверен, что тебе стоит привязываться? Я думаю, стоит порвать сейчас, пока еще некрепко… И ты целее будешь. И он — тоже, если там вообще что-то человеческое есть. Ты доверяешь? Ему?

Антон вмиг помрачнел. Вопрос доверия все еще нарывал ржавым гвоздем под ребрами. Две жертвы веры сегодня смотрели Горячеву в глаза своими израненными взглядами. Мог ли он прямо сейчас ответить твердое да? Все еще вряд ли. Но мог ли уже ответить нет? Не после того как Богданов отдал долг и заплатил своей искренностью.

— Он жертвовал, — качнул головой Антон, уткнувшись взглядом в слова «ради тебя могу и это». — Есть в нем человеческое. Ты сам сказал, что он неплохой человек…

— Если это выгодно. Он хороший, если это выгодно.

«Все не так уж и плохо».

Антон никогда особенно не задумывался о том, оптимист он или пессимист. Реалистом он себя, впрочем, никак не мог назвать. Однако уже на второй день пребывания Романа у Горячева в квартире темные тучи понемногу разошлись, и вместе с заглянувшим в окно солнцем вернулась надежда. Сисадмин умерил излишнее любопытство, наелся, окреп. Он не занимал много места, не трогал ничего, что не предлагали, и даже пару раз благодарно помыл посуду. Горячев почти ласково называл его про себя «геем на передержке» — подобрал ведь, как брошенного питомца, выходил и ждал, когда заберут. Они могли часами даже взглядами не пересекаться. Антон вверил Роману приставку в качестве терапии, вечером они заказали пиццу и суши, за едой всякий раз сцеплялись языками — и это обязательно заканчивалось бурным спором, по итогам которого каждый, впрочем, оставался довольным и при своем мнении. Сисадмин отличался подозрительностью и даже в беде позволял себе отпускать гнусные комментарии в адрес ближнего своего, но Антон скоро понял, что зачастую за этим не кроется никакого личного негатива. Да и как-то раз, проходя мимо закрытой ванной утром, он слышал тихие всхлипы… Можно ли было винить за злобу и обиды того, кто только вчера выбрался из Ада? Антон со своей стороны пытался отдать все, что мог. Но главное — понимание и сострадание. Взамен — не просил ничего.