Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

— Что это? — спросил Лев, словно не знал ответа. Елена фыркнула, села в излюбленной манере на стол.

— Паспорта. Новые. Если все пойдет к чертям, мы уедем. Скорее всего, в Сибирь или за границу. Посмотрим по ситуации.

— Лен, — Богданов покачал головой и открыл книжку. На розоватых страничках синел штамп, новая фотография, подпись и имя… Лев Артурович Синицин смотрел на Богданова его собственными глазами.

— Не хочу ничего слушать, Лев. Тебя здесь точно ничего не держит. Ты понимаешь, что он уже не просто играет… Он калечит. Жизни рушит, избивает, пытает… Это ненормально. Это попахивает кровью, которую из тебя он в случае чего выпьет всю. Найдет и выпьет. Иначе зачем все это столько времени? Мы даже не конкуренты!

— Личный мотив, — выдохнул Богданов.

— Именно. Мы причина мучения остальных людей. Особенно ты.

Елена была уверена, что у них на хвосте вот уже полтора года сидит отчим. Лев тоже это чувствовал, но верить не хотел. Он просто не знал причины, не мог уложить это в стройную логическую цепочку в своей голове и объяснить самому себе, за что. Строго говоря, Валентин Витальевич — а так звали человека, заменившего Богданову родителей — никогда его не любил. Их отношения складывались исключительно из придирок, яда и денег. Денег, которые он вкладывал в Богданова. Денег, которые после Богданов ему возвращал. Если причина была в этом, то Лев был готов отдать все до последний копейки в любой момент.

— Я не могу все бросить.

— А если он тебя убьет?

Лев вздохнул и достал телефон из кармана брюк. Спорить он не хотел, а в убийство не верил. Валентин был человеком авторитарным и особенным, но Лев не считал его преступником. Моральным уродом — может быть, но не кровожадным. До ситуации с Романом ему так казалось.

— Ты ставишь меня в безвыходное положение, Богданова.

— Потому что ты сам все испортил.

«С днем рождения, Антон!» — отчаянно отправил Богданов в один конец, принимая уколы со стороны Елены, принимая вообще всю свою жизнь, но не в силах с ней справиться. «Ты мне нужен», — написал он, когда тишина осела звенящим эхом в ушах. Подумал. И стер.

13.04-14.04. Вторая ошибка

Обычно Антон не испытывал проблем с тем, чтобы искренне радоваться своему дню рождения. В то время как добрая часть его сверстников пытались изобразить из себя ветхих стариков, преждевременно начать кризис среднего возраста, он на зависть им оставался тем же пацаном — ветер в голове, постоянное движение, увлечения, на которые всегда хватает времени даже несмотря на работу. Никакого стремления к оседлости, тем более — никакой замкнутости. Но только не в этот раз. С тех пор как уехал Рома, Горячев перестал получать сообщения от Льва. Антон переживал, злился, утром и вечером угрожал в чате. Они не могли даже встретиться вживую: единственный раз в понедельник Горячев приехал в пушкинскую резиденцию, но Богданова, приняв работу, наказала больше там не появляться до конца недели минимум. Считай, мол, что у тебя временный отпуск. И Льва там не встретилось.

Снова сутками дома. Антон никуда не выходил, для друзей прикинулся больным. Он боялся, что все плохое уже случилось. Успокаивал себя: если бы и правда опасность подкралась к Богдановым настолько близко, то Елена бы наверняка обратилась за помощью, сказала бы хоть что-то. Но потом вспоминал, как было с Романом, и понимал — нет, если бы такое произошло, то Богдановы просто пропали бы оба. И пусть пока оставалось хоть что-то — трудовой договор, известные адреса, общие связи, — Антон явственно ощущал, что уже кипит, извивается поток неясных ему событий, и в них Лев отдаляется, утекает от него, как песок сквозь пальцы. Сразу же после того как появилась новая надежда на понимание… Сразу же после того как возродилась вера…

Горячев понимал, что ничего не сможет сделать. Что в том большом диком океане, населенном готовыми пожрать друг друга акулами бизнеса, он — ничто, мелкая рыбешка, которая будет съедена первой. Может, и непреднамеренно. А может, с большим аппетитом — в качестве аперитива. Роман предупреждал о том же. Антон соглашался с ним умом, только мятежное сердце нельзя было заставить слушаться.

«Ты лжец, — отправлял он в пустоту. — Я надеюсь, ты в безопасности, потому что в этом случае катись на хуй, Богданов».

Да только вместе с тем всякий раз Антон подходил к окну, надеясь снова увидеть внизу знакомую машину. Будто Лев обещал не только писать, но и вернуться сюда же — чтобы все откатить и продолжить с момента, на котором они прервались. Не с поцелуя. А с доверия. С разговоров.

Антон пообещал себе: если Богданов не будет отвечать трое суток, то придется позвонить Елене — и плевать, что она подумает, как увидит перемену в их отношениях. У него был и адрес Льва — Горячев готов был сам встать под окном. Как и под окна Елены он был готов приехать. Как и обить пороги офиса в городе, как и ночевать под воротами коттеджа за его пределами — все это Антон мог. Но вот наступил третий день, а в уведомлениях повисло краткое «С днем рождения, Антон!». Екнуло внутри. Но вовсе не от радости.

«И все? Ты издеваешься надо мной?» — тут же взвился он. И — без ответа. Богданов начал было писать что-то еще, но не закончил и вышел из сети. Антон выдохнул. А потом, как и все дни до того, бросился на боксерскую грушу, вымещая на нее ту ярость, которая предназначалась Льву. Ярость, не доставшуюся людям — или человеку, — которые вынуждали его быть таким, которые избили Романа и которые уже сейчас, даже не прикладывая руки, медленно разбивали по кирпичику жизнь Антона.

Днем звонили друзья. Поздравляли, хвалили, желали разного — грели душу заботой и любовью. Горячев был им благодарен. Он улыбался и рассыпался в благодарностях, но отвечал: «Нет, на этой неделе не встретимся. Мне совсем нехорошо». Влад с Лехой грозились приехать в гости, готовы были заразиться Антоновым «смертельным вирусом» — и тот отчаивался, не зная, как отказать. Горячев не хотел, чтобы кто-то видел его лицо, которое трудно было узнать в зеркале, на крепкие объятия отвечать судорожной удушающей хваткой, а на смех — мрачной улыбкой.

«На следующей неделе железно отдохнем. Хоть все выходные! Чтобы ничего не портить. Ну, простите, ребят!» — каялся Антон. А через минуту уже беззвучно орал в следующий чат:

«Зачем ты опять это делаешь, Богданов? Хочешь, я тоже к тебе приеду? Сам под окнами постою? Мы с тобой совсем не можем общаться так, чтобы хотели говорить оба? Да и ладно, мне не сложно!»

Лев прочитал сообщение спустя время — но молчал. Горячев пытался искать этому самые реалистичные объяснения. Последний шаг, на который он решился — написал Насте.

«Да не, я его сегодня не видел, — отвечала та. — Он вообще в последнее время был странноватенький, а на этой неделе куда-то уехал. В командировку, вроде, или что-то типа того.)) Ну тут сейчас треш. Компы и носители данных все проверяем так, будто в ФСБ хотим переквалифицироваться. Богданова на месте, ей просто напиши-позвони, чего ты?»

«Да звонил уже. Просто отдельный вопрос был. =) Спасибо!»

Хотелось бы Антону, чтобы Лев действительно оказался в командировке. Где-нибудь в Китае или в Индии — и чтобы там был бешеный темп, а времени не было и сети — тоже. Тогда бы это объяснило, почему он не отвечает. Тогда бы сложился конечный образ человека из большого бизнеса. Тогда бы его точно можно было окрестить богатеньким извращенцем-пиздаболом и выкинуть из головы.

Утро пятницы тоже не пахло радостью. Когда ты живешь в ритме большого города, легко отвлечься от стрессов — хотя бы на работу, на дело, на движение из конца в конец. У Горячева отняли и это. Он не мог позволить себе быть счастливым, а последний будний день был мало совместим с работой даже в мирное время. Вот и приходилось снова, как в Дне сурка, раскачивать свою застывшую жизнь: завтрак, душ, уборка, тренировка, душ, обед, уборка… Рука сама порывалась нарушить собственное затворничество, позвать кого-то, хотя бы напиться в компании, но когда взгляд натыкался на разбитый экран смартфона, Антон видел в нем себя. Трещины, трещины, трещины, а за ними — все хуже откликающаяся начинка, наполовину севшая батарейка. И, казалось, вот он, твой день — позволь себе трату, купи новый гаджет, разве зря работал? Разве просто так тебе платили столько денег? Но праздник прошмыгнул мимо, так и не начавшись. Горячев чувствовал, что пока он не починит себя, таким все и будет — сломанным. Дышит — и ладно.