Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

— А рот? — вырвалось у Александрова изо рта само собой.

— Что рот? — не сразу понял Сталин. Поразмыслил и, хлопнув худрука «Мосфильма» по плечу, рассмеялся: — Правильно. Рот. Как бы он съел безо рта? Ну, вы рассмешили меня, товарищ Александров. Над чем сами сейчас работаете?

— Да административная работа одолела, товарищ Сталин, — ободренный, заговорил худрук. — Никогда не думал, что так сложна миссия художественного руководителя киностудии. Тем более, если это такой гигант, как «Мосфильм». Нужны энциклопедические знания, железный характер и необыкновенная доброта. А мне этих качеств пока еще недостает. И так хочется снимать самому! А времени на собственное кино нет.

— Товарищ Большаков, — обратился Сталин к своему министру. — Сделайте так, чтобы нашему выдающемуся режиссеру Александрову представилась возможность снять новых «Веселых ребят». Или «Волгу-Волгу». «Днепр-Днепр». «Енисей-Енисей». Рек у нас, слава богу, много.

Потом грянуло то знаменитое заседание Оргбюро, на котором громили Лукова и Пудовкина, Зощенко и Ахматову, а главное — самовлюбленную курицу, Сергея Михайловича, гения всех времен и народов, как иной раз его называли, особенно в двадцатые годы. Уходя с того заседания, столкнувшись у входа в фойе с Эйзенштейном, Александров так сильно хотел сказать ему: «Куд-кудах!», но сдержался, сумел остаться дипломатичным и великодушным. Он даже промолвил:

— От всей души сочувствую.

— Да знаю я вашу братию! — огрызнулся учитель.

Эйзенштейн долго не появлялся на «Мосфильме», но новый инфаркт не сбил его с шахматной доски, он вернулся на студию и начал работать. Но что это была за работа? Он делал вид. Переделывал одно, другое, потом снова переделывал, возвращался к прежнему варианту, вовлекал всех в бесконечные разговоры, в которых главенствовал сам, произнося долгие речи. Слушая его, одни честно признавались, что ничего не понимают, о чем это он, а другие благоговейно возражали: «Не каждый поймет гения, надо вслушиваться, а кто поймет, тот сам станет таким, как он».

— Вот я уже не хочу становиться таким, как он, — решительно заявил Григорий Васильевич жене.

Сам он вновь вошел в струю, предложение сделать картину о физиках-ядерщиках отбросило его в тот предвоенный июнь. Он отыскал папку с начальным сценарием «Звезды экрана» и, хотя признал его безнадежно устаревшим, принялся переделывать под новые требования. И новое название родилось само собой: после войны, как после долгой тяжелой зимы, все человечество пребывало в ощущении наступившей долгожданной весны.

Героиня фильма Ирина Петровна Никитина теперь работала над проблемой расщепления атомного ядра. Потребовался консультант, и как раз в это время оказался не у дел один великий физик. В тридцать пять лет, накануне войны, он уже стал академиком, получил Сталинскую премию первой степени, в войну занимался оборонными разработками и получил еще одну высшую Сталинскую, а когда после победы создали на правительственном уровне атомный спецпроект, в него вошли только трое: Лаврентий Павлович Берия — главный руководитель, Игорь Васильевич Курчатов — руководитель научных работ и Петр Леонидович Капица — руководитель работ отдельных направлений. Но Капица настолько не сработался с Берией, что тот натравил на него других ученых, те доказали нецелесообразность проектов Петра Леонидовича, их закрыли, а самого ученого отстранили от атомного спецпроекта, сняли с должности директора Института физических проблем, и в ожидании своей участи он жил на своей даче на Николиной горе. От него до внуковской виллы Орловой и Александрова — полчаса езды на машине, и академик стал частым гостем у режиссера и актрисы, сраженных тем, как он одинаково увлекательно говорит — что о физике, что об искусстве и литературе.

— Мне донесли, что Берия хотел меня арестовать, но Сталин ему строго запретил, — с гордостью сообщил он однажды.

Ездили и они к нему, он хвастался талантливыми сыновьями, родившимися еще в Кембридже, своей столярной мастерской, где он любил сам мастерить мебель, картинами, среди которых выделялся изумительный его портрет кисти самого Кустодиева.

— Мы с Семеновым пришли к нему и говорим: «Вы пишете знаменитостей, так напишите двух людей, которые в будущем будут очень знамениты». И он поверил в нас, написал вот это полотно.

Увы, все консультации ядерщика Петра Леонидовича оказались напрасны.

— Придется искать другую сферу деятельности Никитиной, — сообщил опечаленный Большаков, возвращая первый вариант сценария. — Берия сказал: «Лучше пусть пока никто не знает о наших разработках по атомному оружию».

— Да ежу понятно, что мы ищем пути к созданию своей бомбы, все об этом знают! — возмутился Александров и стал размышлять, в какой области науки может работать Никитина. Остряк Катаев подсказал тему:

— Пусть она выстраивает схему превращения обезьяны в человека, это же чудовищно интересно. Я до сих пор не могу взять в толк, как сие происходило.

— А цель?

— Цель — превращение всяких выродков в нормальных людей. Пусть она работает с обезьяной, у которой повадки Гитлера. Найдите такую. Это будет убийственно смешно. Или, еще лучше, с повадками главного агитпроповца, вашего однофамильца. Пусть она умеет кричать одно слово: «Запретить!»

Во втором сценарии Никитина работала с обезьянами в области рефлексологии, но и тут нашлись противники: мол, это карикатура на работы гениального Павлова, и как раз сработало то самое «Запретить!», высказанное Несвятым Георгием, будь он неладен.

Успокоил и нашел выход из положения все тот же замечательный академик.

— Не кипятитесь, голубчик, ничего страшного. Пусть ваша Никитина занимается проблемами использования энергии солнца. Это не менее интересно, а в будущем станет важнейшим из направлений, — дал совет Петр Леонидович.

Наконец с его легкой руки сценарий утвердили, можно снимать, а тут еще с чехами подфартило. Благодарные советским людям, освободившим их от кичливых бошей, они часто приглашали наших деятелей искусства к себе в страну, в отличие от многих других не подвергшуюся разрушениям. Чехи пригласили в Прагу Дунаевского, устроили ряд концертов Пражского симфонического оркестра под руководством доброго Дуни, а заодно и Орлова с Александровым подтянулись со своими выступлениями. Оказалось, чехи без ума от их кинокомедий. Побывав на пражской киностудии «Баррандов», Александров слюнками истек от зависти, видя новенькие умопомрачительные павильоны, совершенное оборудование, манящие высоченные операторские краны. Любочка же готова была умереть на блистательной лестнице, по которой в «Девушке моей мечты» скакала венгерка Марика Рекк, такая же платоническая любимица Гитлера, как Орлова — любимица Сталина.

— А вам не кажется, что эту лестницу они слизали с нашей из «Веселых ребят»? — усмехнулся Александров.

— Кажется, — согласилась жена. — Но эта куда шикарнее, заграничнее. Я обязательно должна на ней танцевать!

Александров был не первым советским режиссером на студии «Баррандов», до него сюда уже проник Савченко и снял комедию «Свадьба с вензелями» по водевилю прошлого века «Аз и ферт». Фильм так и переименовали: «Старинный водевиль». Чехи охотно согласились распахнуть павильоны и перед Григорием Васильевичем, знай только деньги плати. Так мосфильмовцы временно превратились в пражфильмовцев, а Орлова ласково называла студию «Баррандов» бараночками.

Осень в Праге оказалась просто упоительной. Чехи носили русских на руках, могилы советских воинов всюду были украшены коврами из живых цветов, а там, где в бою пролилась кровь нашего бойца, об этом сообщала воткнутая табличка, горела лампадка и тоже росли милые цветы.

Зная, что на «Баррандов» снимается советский фильм, организаторы различных представлений не давали покоя артистам, занятым в съемках, таскали их по всем городам. В Брно устроили выступление на переполненном стадионе, к машинам несли на руках, от стадиона до вокзала провожала огромная толпа, на вокзале, едва поезд тронулся, тысяча голосов запела «Ходни штести, здраве» — песню, с которой чехи провожают любимых гостей. Поезд ехал медленно, и еще долго слышалось это пожелание счастья и здоровья, Любовь Петровна все махала ручкой из окна вагона и плакала, и Григорий Васильевич тоже плакал. Потом сказал: