Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

А там где-то далеко исходил подземный пожар невозможный и мерещилось что-то совсем красное и страстное и совершенно безликое.

(После этого дуэль).

Теперь надо расставить вехи в Парижском звене, потом в Петербургском и в последнем.

<На полях> Кудрино, резчик Варнасков Василий Петрович.

Поверь, лишь тот знаком с душевным наслажденьем,Кто приобрел его трудами и терпеньем!И небо без земли наскучило б богам.Зачем же ты взываешь к небесам?

Я понесу тебя к соседу-богачуИ за тебя, предмет очарованья,На хлеб малюткам получу.

4 Мая. Ясно. Ночной мороз. Утром слышал соловья. Сережки на березах (крестики) зазолотились. Старов начал огораживать мой участок. Вчера был у меня Яловецкий и Т. Розанова со своей Верой. Яловецкий рассказывал, как он ездил судить на Вознесенский завод. Мужик, которого он должен был защищать, угощал его, как приедут в какую-нибудь деревню, сейчас завертывает к родне и велит: «Урегулируем!» и, выпив, едет дальше, нажимая на лошадь: алло! алло! едрит твою мать! Адвокат умоляет его не угощать: ведь невозможно пьяному дело вести. На последней станции хозяин внял просьбе и сказал: «Ну, не хочешь пить, граммофон заведем». Завел, а было это в полночь, все спали и, просыпаясь от граммофона, очень ругались.

<На полях> Чутко слышно:

— Если ход машины в Васильевском чутко слышно, то через день-два — ненастье.

Ячмень сеют, когда молодой скворец голову из окошечка высунет.

Если в селе (Васильевском) чутко слышно машину, то через день, два — ненастье.

У Яловецкого жил зяблик, он выпустил его, когда все зяблики сели на яйца, пары не мог найти и пел. Даже после Петрова дня, когда и кукушка даже перестала, одинокий зяблик все пел.

Не удивляют величайшие изобретения, осуществляющие тысячелетние мечты о них, авиация, радио: как только изобретение входит в обращение, народ проглатывает их без особого удивления и благодарности человеческому гению.

<На полях> Ранние ивы покрылись своими светло-зелеными шариками.

Мы с Яловецким, Вяч. Ант. и Олей пошли на тягу в Смушки (за Блок), было очень тепло, жарко, по сторонам линии ж. д. были чудесные тропинки, окаймленные самой молодой, только что отделившейся от весенней зеленой муравой. Оля собирала там сморчки, Волчье лыко и примулы. И так было тихо, так тихо! Мы ожидали прекраснейшей тяги, но прямо же после заката вдруг стало очень холодно, и мороз начал затягивать лужи. Тетерева с вечера еще не бормотали, они начинают с вечера, верно, когда чуют сквозную, верно, теплую ночь. Но зато в тишине и морозе необыкновенно четко слышны были голоса певчих дроздов и токующих бекасов.

— Откуда в России люди такие нашлись, ты вот что скажи?

— Во-на, откуда… в русском народе есть все!

Ефим Несговоров — надо, изображая его, поглядывать на Ленина. (Керенский и солдат: «для вас — и земля, и отечество, а для меня — могила»). Ведь вот «правда», которой служит Ефим. А кончается эта правда новой «ложью» СССР (иначе: все отвергается во имя настоящего в реализации земных потребностей индивидуума, и революция, сделав полуоборот, становится ногой на сегодня и обращается к завтра: желанный день переносится вдаль).

Медицина. Пришел к доктору Михайлову, определил воспаление почек и назначил: ни под каким видом не пить и есть: манную кашу без масла и суп без соли. Пришел домой: пьют. «Ты, — говорят, — не пей, а попробуй». Я попробовал и выпил и напился совсем. После прихожу к Михайлову: надо покаяться, и все рассказал. «Самогон, — спрашивает, — пил?» «Самогон, — отвечаю, — и после денатурат». — «А чем закусывал?» «Самогон, — говорю, — закусывал свининой и солеными огурцами, а денатурат пил без закуски». Доктор Михайлов покачал головой и сказал: «Если бы это с образованным человеком случилось, я бы счел за чудо, а у крестьянина во внутренностях и долото сгниет».

В Лавре будто бы пел один диякон, и голос его был первый в России. Такую силу забрал этот монах своим голосом, что потребовал у игумена разрешения жить ему в Лавре с женой. «Ты же монах», — сказал игумен. «Я монах, — ответил диякон, — да я человек: под рясой у меня такое же мясо».

5 Мая. День, похожий на вчерашний, днем очень тепло и ясно, к вечеру прохладно.

Старов работает второй день: прибиты жерди к столбам. Вечером ходил в «долину реки Кончуры» на тягу. Вальдшнепов очень часто стреляешь при звездах, но если на тяге увидишь первую звезду и еще не слышал вальдшнепа — плохо! ведь и тяга-то вся бывает всего полчаса, сколько же остается времени после звезды.

<На полях> Видел ласточку, но ласточки уж несколько дней как прилетели.

Ем простоквашу от своей болезни, а голос Судьбы говорит: сколько ни ешь простокваши, все равно умрешь, как Мечников.

Приходит близкий человек после разлуки — как постарел! А он заметил по лицу или уж сам знает, что постарел, и болезненно ждет восклицания и готов уже ответить: «Жизнь-то какая, вы знаете»… Я знаю все в нем и понимаю, и мне в знакомом человеке это кажется несправедливостью, случайностью и невольно думаю: «Не случилось с ним такого, был бы еще молодой». И когда потом после него выходишь на улицу и встречается много-много таких старых незнакомых людей, то через того близкого старого начинаешь понимать, что ведь с каждым таким незнакомым был «несправедливый случай», так много было тяжелого и ужасного, иначе почему бы они так уродливо состарились, а сколько, значит, в жизни всего такого…

Пчела берет мед из нектарников и уносит его в свое государство, мед не пчела приготовила, она была экплуататором цветка в пользу своего государства. Но цветок не обижен пчелою, напротив, ему хорошо: пчела помогла пыльце перенестись с пестика на тычинки. Вот если бы нам, русским людям, дождаться таких эксплуататоров в пользу своего государства, как пчелы: берите все из нектарников, но не обрывайте наших лепестков и не ломайте стеблей.

От прилета зябликов, когда еще и не трогался снег в лесу, ходишь по вечерней заре и чего-то ждешь, и редко бывает совсем хорошо, все чего-то не хватает: то слишком морозит, то моросит дождь, то ветер возьмется свистеть по неодетым деревьям. И вот приходит, наконец, такой вечер, когда уже кукует кукушка и ранние ивы развертываются, и вспомнишь, сколько зорь я прождал, сколько было всего плохого и хорошего, пока сотворился вот наконец из всего этого такой чудесный вечер, не напрасно я ждал!