Смерть отца - Наоми Френкель

Однажды он стоял на площади Александра. Хотел зайти в тот огромный универмаг, но не хватало смелости. Шатался по переулкам, и при виде полицейского дрожь пробегала по всему его телу. Но, поняв, что никто его не узнает и не знает, снял подвал у госпожи Шенке, и деньги, которые копил на усадьбу, вложил в покупку рыб и птиц. Все его стремление было жить в покое.

И вот однажды к нему вошел горбун…

Ганс Папир встал с постели – облачился в форму, и руки его скользнули по шершавой ткани, надел один из пары блестящих сапог и поднес его к свету лампы. Новая начищенная кожа, блестит, как зеркало. Руки Ганса Папира поглаживают сапог, и хриплый звук удовольствия вырывается у него изо рта. Ганс тщательно бреется, причесывает волосы, подстригает ногти, надевает новую форму, несмотря на ранний час и пустынный переулок.

Он встает в форме между клетками птиц. Уважаемый мужчина! Мундир штурмовика лежит на нем как влитой. В переулке пока ни одной живой души. Это ничего не значит. Сапоги его шагают по переулку, и в тишине производят большой шум. У входа в переулок, у перевернутой скамьи, двое полицейских. Ганс Папир останавливается возле них. Не дрожит телом, не кривит лицо. Пронзительные и колючие, смотрят его глаза сверху вниз на блюстителей порядка, словно военный министр делает смотр своим войскам.

В форме он равен любому, носящему мундир.

– Доброе утро! – почтительно обращаются к нему полицейские.

– Хайль Гитлер! – выкрикивает Ганс Папир, вытягивается по стойке смирно и выбрасывает руку вверх, глядя прямо перед собой. Форменный головной убор, висящий на шее на кожаном шнурке, придает ему мужественное выражение, – только головной убор уже изменил его вид. Ганс Папир родился заново в этот новый день.

В переулке просыпаются жители. Бруно выходит из трактира, который сегодня превращен в избирательный участок. Дети, у которых в связи с выборами сегодня тоже выходной день, бегут к пекарю, и, проходя мимо Ганса, глядят на него с удивлением и уважением. Теперь ни одному ребенку в голову не придет дразнить его «Пип-Ганс»!

Слух пронесся по переулку: есть что увидеть в этот момент около трактира Флоры, и окна открываются – одно за другим. И действительно у трактира стоит Ганс Папир, как на воображаемой сцене, напрягает мускулы, надувает грудь. С самоуверенным движением головы он входит в трактир: он – представитель национал-социалистической партии на этом избирательном участке. И первым делом надо подкрепить свое тело и дух глотком крепкого напитка.

Трактир уже подготовлен к новой своей роли. Представители партий появляются один за другим. Тишину переулка разрывают гудки автомобильных клаксонов. Один за другим они привозят представителям, стоящим перед трактиром, огромные плакаты. Среди представителей и Ганс Папир с огромным плакатом – «Воюющий прав!» Огромная свастика закрывает живот Ганса. Рядом с ним стоит высокий крепыш в черных штанах для верховой езды, черной рубашке, опоясанной широким ремнем, в черных сапогах с высокими голенищами. На шее его висит плакат – «За советскую Германию!» Мать Хейни стоит рядом с этими высокими мужчинами. Маленькая ростом, в черной одежде, носит на себе три стрелы – символ социал-демократов, партии ее убитых мужа и сына. Ее карие бдительные глаза покоятся на лицах прохожих. Госпожа Шенке выходит из подвала, видит Ганса Папира во всей красе перед трактиром, смотрит ему в лицо и плюет на тротуар – рядом с его новыми сапогами. Двое полицейских подаются вперед. Они поставлены здесь охранять безопасность и честь представителей партий. Ганса охраняют блюстители закона. Госпожа Шенке возвращается в свой подвал.

Урна для голосования открыта. Выборы начались. День – один из лучших весенних дней в этом году.

В кухне Мины Отто надевает свою кепку. Около стола – Мина и малышка, которая окунает пальчики в чашку с молоком.

– Доброе утро, Мина, – неожиданно говорит Отто и встает со стула.

– Куда ты сейчас направляешься?

Отто должен явиться в два часа дня на избирательный участок. У Шпрее. Он там представляет свою партию. Но время еще раннее.

– У тебя еще много времени.

– Я хочу посмотреть, как идут дела на улицах, – двигает кепкой Отто, – веди себя осторожно сегодня, смотри за ребенком и без нужды не выходи из дома.

– До свидания, Отто.

Переулок забит жителями. Все толкутся у трактира Флоры.

– Шила в мешке не утаишь, – шепчет Отто старый плотник Франц, указывая на Ганса Папира.

– Иисус! – вырывается у Отто.

Стоит этот угорь, словно вырос из почвы переулка. Его надо будет проучить! Пусть только пройдут выборы, исчезнут полицейские. Ганс Папир испарится из переулка. Отто побеспокоится об этом! Но кто знает, останется ли Берлин таким, каким был до сих пор.

Отто и Франц пришли к выкорчеванной скамье, остановились на минуту, смотрят на обломки, и долго жмут руки друг другу.

Эрвин встал сегодня очень рано. Он снял комнатку в рабочей семье в районе Вединг. Нет здесь окна без красного флага, нет стены, на которой не были начертаны лозунги коммунистической партии.

Эрвин спешит. Ему надо добраться до реки Шпрее, до избирательного участка, где в списках числится его и имя. До сих пор он не приближался к своему дому. Герда уверена, что он все еще находится в дальнем заброшенном поместье, выполняет указание партии не показываться в Берлине, и не появляться на сценах, пока продолжается предвыборная война. Легкая неприязнь в его душе ощущается по отношению к Герде. Она ведь приложила руку к его изгнанию. Хотя он и знает, что сделала она это для его же пользы, чтобы его спасти.

Эрвин остановился на небольшой, заполненной людьми, улочке. Здесь, на этой улочке, они вели большую войну, войну баррикад в знаменитый день первого мая. Власти тогда еще молодой республики запретили рабочим уличные демонстрации. Это были дни голода, отсутствия продуктов питания, и дух бунта ощущался во всех слоях народа. В рабочем районе Вединг рабочие вышли на улицы с красными флагами. Вмешалась полиция, и был дан знак к бою. Герда и Эрвин стояли на баррикадах. Он командовал баррикадой на этой узкой улочке, и с беспокойством все время отыскивал ее светловолосую голову, которая мелькала то здесь, то там, между свистящими пулями. Она подносила боеприпасы боевым рабочим группам. Тогда она была его женой, теперь он от нее скрывался. Если бы вернулся домой, осложнил бы ее отношения с партией, где она обещала, что он не появится на улицах города до того, как завершатся выборы.

Равнодушно замерли дома в слабом свете. Сильные порывы утреннего ветра задувают пламя спички, от которой Эрвин хочет прикурить сигарету. Он пытается укрыться входом в дом, но швыряет сигарету и бежит к приближающемуся трамваю, который довезет его до реки Шпрее, к его дому. Он одновременно и боится и надеется встретить Герду на улице. Они помедлят, приблизятся друг к другу, поцелуются, и все хорошо закончится – пытается Эрвин представить их встречу.

Улица пуста, трактир пуст. Скучают представители партии с огромными плакатами. Худенький рабочий, который держит огромный плакат, призывающий голосовать за советскую Германию, вздрагивает и пугается, увидев проходящего Эрвина, приветствующего его поднятым кулаком – «Рот фронт!». Внутри трактира сидят представители партий в избирательной комиссии со списками избирателей. Пьют кофе и дискутируют. Но беседа мгновенно прерывается с входом Эрвина. В присутствии избирателей запрещены политические споры. Эрвин – первый избиратель сегодня утром, в день выборов президента страны. В урну брошен первый бюллетень со знаком коммунистической партии.

Затем, у поручней над рекой Шпрее, Эрвин слушал звон часов на здании муниципалитета. Восемь часов утра. Эрвин вошел в почтовое отделение. Коротко, несколькими словами, без особых объяснений, он сообщил партии о своем выходе из нее. Долго вертел открытку в руках, колеблясь вложить ее в конверт, потом приложил к ней членский билет, и бросил конверт в почтовый ящик. И выбежал наружу, как преследуемый. Теперь он стоит на улице с ощущением общей усталости, и слабости, чего ранее никогда не чувствовал. Улица, тем временем, заполняется толпами народа. Люди толпятся на тротуаре, входят и выходят из трактира. Один за другим проходят мимо Эрвина избиратели, и шаги их в одном направлении, рассчитанном заранее. И уже не в силах распространители листовок, ораторы на грузовиках и улицах, что-либо изменить. Эрвин стоит, наблюдая происходящее со стороны, отрешенно.

– Доброе утро, товарищ. Рот фронт!

Справа от него низкорослый мужчина в кепке, вертит ее с одной стороны в другую и смотрит на Эрвина с беспокойством. Это Отто, уже несколько минут стоит и не сводит с него взгляда.

– Рот фронт, товарищ! – улыбается ему Эрвин. Много лет он знаком с Отто, и относится к нему с уважением. Но сейчас он отвечает негромко и чуть улыбается.