Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А молотилка?
— И молотилка! Все сгорело!
Отец понурил голову и закрыл рукой слепые глаза.
Трофимов отец был слесарь и механик в колхозе, и все колхозные машины были когда-то на его руках: он следил за ними, чистил их, ремонтировал.
Трофим дернул его за руку:
— Ну, чего ты? Опять плачешь, что ли?
— Тут бревнышка нет ли? Посидеть бы… — хрипло сказал отец.
— Есть! Пойдем на новую стройку. Там бревна чистые!
Они долго сидели в холодке. Отец молчал и в ответ на какие-то свои мысли покачивал головой. А Трофим рассказывал обо всем — и о том, как сейчас стрижи просвистели, и о козах, которых он пас недавно, и о лошадях, подаренных колхозу, и о забое, в котором набилась уйма плотвы. И не заботился о том, слышит его отец или нет. Да и как же ему не слышать, если Трофим сидит рядом и говорит!
Отец долго молчал. Потянул ветер с лугов, теплый, густой от медовых запахов. Отец поднял голову, понюхал воздух:
— Трава поспевает. Надо косы бить… — И тут же опять понурился. — Людям — горячая пора. Работы — невпроворот, со всех сторон подпирает. А я вот сижу да на солнышке греюсь… Эх!
Отец горестно и безнадежно махнул рукой.
— Ну, чего ты! — сказал Трофим. — Что, думаешь, без тебя не справимся, что ли? Еще как справимся-то! Вот подрасту еще немножко — и пойдем со Стенькой лес валить. На стройку. Вот и дом будет. А ты все «эх» да «эх»! Во, во — гляди! Коршун планирует! Это он кур высматривает!
— Большой?
— Большой… Чего планируешь? Лети дальше — в Городище кур нету!
ВСАДНИКИ НА ГРАБЛЯХСозревал урожай, надвигалась тяжелая страдная пора. А урожай в этом году готовился небывалый. Может, оттого, что весна удалась спорая, может, оттого, что люди крепко потрудились над землей. А может, еще и оттого, что сеяли они в этом году семенами, присланными из района. А семена эти были сортовые.
И в огородах в этом году, кроме обычных овощей, насажали такого, чего сроду не видели и не садили: тыкву, сельдерей, какой-то особый сорт сладких помидоров, крупную сахарную фасоль. Садили все, что было прислано, лишь бы засадить побольше.
И словно в награду за все их страдания, за их неподъемный труд, и в полях и на огородах все так и лезло из земли, так и бушевало.
— Покос-то пора бы начинать, — как-то утром сказала Грунина мать, — погода стоит складная.
Отец только что пришел из лесу. Рубашка у него на спине потемнела от пота и прилипла к плечам.
— Рано еще, — ответил он. — Петрова дня подождать надо.
Но мать хоть и кротким голосом, однако очень настойчиво продолжала свое:
— А что тебе петров день? Скажешь — трава молода? Так пока косим — дозреет. А то гляди — рожь подхватит, а там овес. На наш урожай рук много надо — только поворачивайся! Да что я тебе говорю, Василий! Сам все знаешь.
— Тогда, значит, надо косы бить, — сказал отец.
— Да, видно, что так.
— Косы бить! Косы бить! — пошло по деревне.
К вечеру глухо и звонко застучали молотки по новым, еще не опробованным косам. И, тайно вздохнув, снова приняла свою бригадирскую заботу Груня.
— Давай нам грабли, председатель, — сказала она отцу. — Смотри, чтобы всем хватило.
— Сколько тебе граблей?
Груня подсчитала по пальцам:
— Десять.
— О! Куда столько?
— Ах да, Трофим выбывает! Ну, девять.
— Ступай отбери у кладовщика. Да не ломать — из трудодней вычитать буду. Лесхоз даром грабли не дарит. Слышишь, бригадир?
— Слышу, председатель.
Коротка летняя ночь. Еще не догорела вечерняя заря, еще не замолкли девичьи песни под березками у пруда, а уж на востоке чистым светом засветилась заря утренняя. Вставайте, городищенцы, берите косы, идите на луга!
Поднялись городищенцы, взяли косы и пошли на луга. Зашумела трава под косой, и ряд за рядом полегли на землю белые, лиловые и малиновые цветы.
А утром, когда солнце поднялось над лесом и осушило росу, на луг выехала веселая конница. Только всадники были невелики собой, одни вихрастые, другие с косичками, все босые, а вместо коней у них были грабли.
Впереди отряда скакала озорная Стенька. Она собрала маленьких ребятишек и, чтобы не скучно им было идти, придумала превратить грабли в коней.
А ребятишкам и в самом деле казалось, что это не их босые ноги бегут и скачут по тропке, а что несут их лихие легкие кони. Они размахивали хворостинами, кричали и погоняли коней.
Груня посмеивалась, глядя на Стеньку. Если бы не немцы — им бы теперь уже в пятом классе быть! А она с маленькими ребятишками на граблях скачет.
Всадники доскакали до скошенного и остановились.
— Пусть кони отдохнут, — сказал Ромашка, — а то запалить можно!
А сам подумал:
«Эх! Где-то наши лошади теперь! Вот бы я дал аллюру!»
На лугу далеко-далеко, до самой реки, лежала валами скошенная трава. Ребята перевернули грабли ручками вниз и принялись разбивать густые, чуть привядшие валы.
Груня окинула глазами свою бригаду — опять нет Раисы! Грабли взяла, а на работу не вышла.
«Ну, подожди же, — подумала Груня с досадой, — подожди! Вот как выведу тебя на собрании — так ты тогда узнаешь! Пристыжу тебя при всем народе!»
И не было на покосе Трофима.
Он видел, как веселая конница с криками помчалась по деревне, он долго глядел, как поднималась за ними по дороге невысокая пыль… Как бы он сейчас тоже мчался вместе с ними, как бы нахлестывал хворостиной своего коня!..
Но взглянул на отца, который одиноко сидел у соломенной стены шалаша, тихонько подошел к нему и уселся рядом.
В полдень ребята прямо с покоса убежали на реку. Сохло сено, раскинутое на припеке, сладкий запах травки-душицы плыл над скошенными лугами. А ребятишки плескались в реке, плавали, ныряли, доставали еле распустившиеся желтые кувшинки. Груня и Стенька из длинных стеблей кувшинок сделали себе красивые цепочки. На концах этих цепочек висели кувшинки — прохладные, твердые, как литое золото, цветы.
Анюта и Варюшка приставали к Груне:
— Достань и нам бубенчики! Достань и нам! Сделай цепочку!
Груня не поленилась, поплыла через омут на ту сторону, где среди круглых листьев и осоки покачивались на воде желтые речные цветы.
Очень легко и хорошо плыть через омут. Тело становится легким на глубокой воде. Груня плыла, слегка шевеля руками и ногами, ее светлые волосы тянулись за ней по воде. Ближе к тому берегу вода стала прозрачней, замерцал на дне белый песок, зашевелилась густая водяная трава. Груня опустила ноги и встала. Синие стрекозы стайками взлетали над осокой и белыми цветами стрелолиста. Груня тянулась за кувшинками, хотелось достать их издали — почему-то страшно было ступать в темную шевелящуюся водяную траву. Груня не любила в реке мест, где не видно светлого дна.
А девчонки кричали с берега:
— Вон ту достань! Вон ту, большую!
Груня нарвала кувшинок и поплыла с ними обратно. И снова вода обнимала ее своей прохладой, и несла, и поддерживала, и светлые волосы тянулись за ней по воде.
Целый день не вылезала бы из реки Груня!
Но Груня не вылезет — и девчонки не вылезут. И ребята проловят рыбу да провозятся с костром, пока их не позовут на работу. А кто должен на работу звать? Груня.
Неожиданно у реки появилась Раиса. Она шла и хромала. Нога у нее была завязана тряпкой. И, не дожидаясь, когда Груня спросит ее, она еще издали закричала:
— А как я на покос пойду? Ногу напорола гвоздем. Попробуй-ка с напоротой ногой по колкому походи!
— А вот как на речку — так пришла, — сказала Стенька.
— Да ведь вы на граблях ускакали! А как же я с напоротой ногой?
А Груня будто и не видела Раисы. Ей надоело ссориться с нею, надоело ее уговаривать. Но она твердо решила, что при первом же случае — будет ли собрание, придется ли отчитываться за свою бригаду — она перед всем народом покажет Раисину, наполовину пустую, трудовую книжку.
Ребятишки вернулись в деревню нарядные — в венках, в резных цепочках с желтыми подвесками. Солнце припекало им головы, но косички у девочек были еще мокрые, и желтые бубенчики на их головах и на груди еще были влажные и пахли рекой.
Трофим вышел на дорогу и молча глядел на них. Он вдруг почувствовал неодолимую тоску по реке, по воде, по столбечикам на лугу, по костру, который любят разжигать на берегу Женька и Ромашка… Как бы он побежал сейчас, да сбросил бы на ходу и штаны и рубаху, да прыгнул бы в воду с бугорка, и брызги над ним поднялись бы до облака!..
— Стенька, дай бубенчик! — сказал он.
— Ишь какой! — ответила Стенька. — Слазай да достань!
Но тут вышел из шалаша отец, держась рукой за соломенную стену. Он еще никак не мог привыкнуть ходить один с палкой. Не чувствуя тропочки, он шел прямо в разлатый ракитовый куст; еще немного — и наткнется на жесткие корявые сучья.